После этого письма в таборе все совершенно стало с ног на голову. Марина поняла, что другого случая переломить ход событий в свою пользу у нее не будет. Она выскочила из дому полуодетая, не сдерживая слез. Пока бежала до соборной площади, пока металась между людьми, которые таращили глаза на ее едва прикрытую грудь и слушали, словно юродивую, со страхом, в голове беспорядочно метались мысли о том, что время ожидания закончилось. Так уже бывало в ее жизни, когда она словно бы впадала в некую спячку, надеясь, что все сбудется само собой. Так было в Самборе и Кракове, когда она, сложив руки, просто сидела и ждала, когда Димитрий положит к ее ногам корону московскую. Потом узнала про Ксению – и поняла, что пора действовать, иначе лишишься любви Димитрия, лишишься всех своих надежд. Так было в пути от Ярославля, когда вдруг поняла: надо самой решиться и признать своим мужем неведомого Димитрия или не признать. Так же произошло и теперь. Она всегда надеялась на какого-то мужчину, который должен дать ей желаемое – Московское царство, – но отныне будет надеяться только на себя!
В ней сейчас словно бы жили две Марины. Одна помнила свое царское достоинство и словно бы свысока смотрела на орущую толпу. Другая, забыв всякую стыдливость, металась по ставкам, умоляла, заклинала рыцарство, хватала за руки знакомых и незнакомых людей, обещала все, что в голову взбредет, лишь бы расположить к себе сердца. Эта Марина поняла, что ее сила сейчас – не в надменности и сдержанности, ее сила сейчас – в слабости. И слабее этой маленькой, худенькой, растрепанной, заплаканной женщины трудно было отыскать на свете!
Заламывая руки, она молила соотечественников и казаков не покидать ее:
– Неужто все унижения и муки наши были напрасны? Неужто молились мы пустоте все эти годы? Неужто признаемся сами перед собой, что чаяния наши и надежды – не более чем пыль на ветру?!
Голос Марины срывался, глаза казались огромными от непролитых слез. Она стояла на февральском ветру в одной сорочке, на которую была спешно надета юбка. Худенькие плечи прикрывал платок, а ноги были кое-как всунуты в сапожки. Тяжелая коса ее, всегда обвивавшая голову, расплелась и металась по спине.
Казаки и шляхта нынче впервые увидели свою царицу без привычной надменной брони, и многие даже не верили своим глазам: да точно ли это Марина Юрь-евна?!
– Слушайте ее больше! – закричал Рожинский, вдруг испугавшись этой маленькой женщины так, как не пугался никого и никогда. – Это какая-то девка, а не государыня! Она такая же самозванка, как ее муж!