Конечно, он приметил ее тотчас: такую высокую да статную разве не приметишь? Но ни шагу к ней не сделал, ни слова не молвил, ни взгляда лишнего не бросил. С продажными бабами он дело имел не единожды и привык, что они первыми подходят к мужчине, говорят всякие игривые и прельстительные словеса, потом начинают совлекать с него одежду да и сами растелешиваются без всякого спроса. Эта же блядь, назначенная гостю щедрым хозяином, не двигалась, ничего не говорила, только зыркала на него мрачными глазами.
– Не по нраву пришелся? – спросил Заруцкий довольно-таки, впрочем, миролюбиво, ибо только сейчас почувствовал, как устал. Больше всего ему хотелось раскинуться на этой роскошной постели – одному! – и уснуть, не тратя остаток сил на возню с привередливой бабенкой. Пусть это пышное тесто мнет кто другой, Заруцкому как-то без разницы, есть она тут вообще или нет. К тому же он был разборчив в своих любовных пристрастиях и, если был выбор, предпочитал не статных малоподвижных лебедушек, а пташек помельче и порезвей. Проще сказать, ему нравились женщины маленькие. Особенно одна из них… Конечно, бывали минуты, когда ему сгодилась бы любая женщина, даже этакая пава, но сейчас особой охоты у Заруцкого не было. – Ну и ладно, не велика беда. Не по нраву – так пошла вон.
– Уйду ни с чем – он меня прибьет, – проговорила женщина. – Так и посулил: не понравишься-де атаману – запорю до смерти.
– До смерти?! – Заруцкий, который уже уселся на лавку и начал стаскивать сапоги, замер полусогнувшись. – Ну и ну. Крутенько. Чем ж ты его так прогневила? Чем провинилась?
– Сама не знаю, – проговорила она голосом, в котором слышались едва сдерживаемые слезы. – Вроде никогда слова поперек не молвила, всякую причуду его исполняла, надышаться им не могла. Знать, больше моя любовь ему не надобна, вот и вся моя провинность.
Заруцкий потащил с ноги сапог, сам себе мысленно кивая. Эта девка подтвердила его догадку – Димитрий отдал на постель дорогому гостю свою собственную любовницу. Иван Мартынович заподозрил это еще там, в покоях царька, когда тот заискивающе попросил не обижать бабу: она-де не какая-нибудь гулящая.
С одной стороны, это можно было расценивать как знак уважения и почтения. А с другой – на тебе, Боже, что нам не гоже?..
Так размышлял он, пытаясь содрать с ноги сапог, который, как назло, уперся и нипочем не шел.
– Погоди, дай помогу, – вдруг сказала женщина. Легко приблизившись, она села перед Заруцким на корточки и взяла его за ногу.
Сапог, только что упиравшийся, словно баранчик, коего ведут на заклание, сошел с ноги как по маслу. Не упрямился и второй, так что через несколько мгновений Заруцкий облегченно вытянул усталые ноги и поглядел на девку с некоторой приязнью: