Открывая натертую до блеска медную крышку щели для писем, Фред услышал, как за дверью кто-то ходит. Он наклонился, заглянул в щель и в первый раз в жизни увидел миссис Харрис. Домработница стояла на четвереньках в другом конце темного коридора и мыла пол — некрасивая женщина средних лет, в широченной хлопчатобумажной юбке, шерстяной кофте, с красным платком на голове. Услыхав, как записка падает на мраморный пол, она оглянулась и сдвинула брови, хотя, возможно, недовольная гримаса застыла на ее лице давным-давно.
— Здравствуйте! — крикнул Фред. — Я оставил записку для леди Розмари! Передайте ей, пожалуйста.
Без единого слова в ответ миссис Харрис повернулась к Фреду спиной и принялась дальше мыть пол.
С гостями миссис Харрис не разговаривает, зато с хозяйкой беседует охотно и подолгу. Слушать ее вовсе не скучно, как опасалась Розмари, а, наоборот, забавно. Теперь Розмари потчует друзей рассказами о том, что сказала или сделала миссис Харрис, быть может слегка смягчая или, напротив, приукрашивая. Миссис Харрис верит, что смотреть в зеркало на полную луну можно только через левое плечо, а то сойдешь с ума. Спасается от малокровия пивными дрожжами и хлебом с патокой. Ходит на собачьи бега и ставит на собак с кличками на «С» («Скорость») и на «П» («Победа»). «На бегах все расписано, это всякий знает, — делилась она с Розмари своим опытом. — Однако ж есть кой-какие секреты».
Но лучше всего удаются миссис Харрис суждения о новостях в мире и знаменитостях — как правило, мрачного свойства. Политиков и почти всю королевскую семью она терпеть не может, зато остается верна «принцессе Маргарет Роуз», несмотря на ее скандальные любовные истории. «Обманули ее, и все тут, обманул и предал этот никчемный коротышка». Фред хорошо помнит, как Розмари повторяла это новое словцо голосом своей домработницы — грубым, простонародным, с пьяной слезливостью, — жестом показывая рост лорда Сноудона.
Фред даже ловит себя на том, что стал пересказывать истории о миссис Харрис друзьям, например Вогелерам. Несмотря на сварливость, миссис Харрис тоже стала олицетворять для него Англию. Почти всех приезжих-американцев — скажем, ту же Винни Майнер — в Англии привлекает все старинное, живописное, благородное. А любовь Фреда к Британии более всеобъемлюща. Ему близко все, что воспето в песнях или описано в книгах. Сейчас, когда на душе у него так радостно, он принимает здесь даже то, что презирает в родной Америке. Груды шлака напоминают ему о Лоуренсе, ломбарды — о Гиссинге; столбы, что уродуют Сассекские холмы, связаны для него с Оденом, а грязные трущобы Южного Лондона — с Дорис Лессинг. Вкус сливового пудинга в банках для него — вкус Диккенса, а голос любого толстого ученого человека — голос доктора Джонсона. Розмари, словно розовые очки, преображает для него мир, с ней и миссис Харрис кажется героиней литературы восемнадцатого века — второстепенным персонажем какой-нибудь грубоватой комедии с иллюстрациями Хогарта или Роуландсона. Фреду не просто нравятся ее причуды — он гордится ими, как будто сам их открыл. Ведь если бы не он, миссис Харрис ни за что бы не взяли на работу.