Рассуждая на любимую тему, превысив установленные двенадцать минут, Смизерс провозглашает, что «нравственность» Ребенка необходимо пробуждать «ответственной литературой». Сложности и противоречия Современного Мира сказываются на Ребенке; «он или она» (Смизерс, видя, что в зале почти одни женщины, с самого начала использует эту неуклюжую уловку) должны обращаться за помощью к литературе.
Рассерженная Винни зевает. «Нет никакого Ребенка! — хочется выкрикнуть ей. — Есть дети, и каждый не похож на других, неповторим, как и каждый из нас в этом зале, если не больше, — ведь все мы здесь коллеги, и всех нас успел причесать под одну гребенку ваш гадкий Современный Мир с его противоречиями».
Насколько было бы веселей и интересней, будь мы все детьми, думает Винни. И, как с ней частенько бывает на скучных собраниях, пытается разогнать тоску, представляя, что все в зале вдруг вернулись в детство. Старшим из слушателей, в том числе и самой Винни, теперь лет по десять-двенадцать, а студенты и вовсе младенцы. И у всех, как только они преобразились, появляется одна и та же мысль: с какой стати сидеть в этом зале и слушать эту чушь? Докладчики и председатель за столом изумленно глядят друг на друга. Смизерс — толстый, серьезный шестилетний мальчуган — роняет на пол свои заметки. Маргарет, подруга Винни, — не по годам развитая девятилетняя девочка, наблюдательная, отзывчивая — наклоняется к Марии Джонс, утешает; той всего три года, но она уже болезненно застенчива. Маргарет вытирает Марии слезы, помогает ей спуститься с трибуны. В глубине зала возятся малыши-студенты: устраивают домики под перевернутыми стульями, царапают на стенах карандашами и мелом, возводят башни из учебников и тут же с радостным визгом их ломают.
Если бы какой-нибудь маленький проказник-бог (может быть, Ребенок — «Он или Она») сотворил такое чудо, думает Винни, всем от этого стало бы только лучше. Сама мысль о том, чтобы превратить детскую литературу в научную дисциплину, чтобы все самое свободное и вдохновенное в «Нашем Культурном Наследии» (как выражается Смизерс) задушить мнимой ученостью, высокопарной пошлостью и сомнительным анализом — психологическим, социологическим, ценностным, языковым, структурным, — заслуживает кары небесной.
Хотя работа дала Винни и кусок хлеба, и уважение, не говоря уж о счастливых месяцах в Лондоне, совесть профессора Майнер не совсем спокойна. У успеха науки о детской литературе — а значит, и у ее собственного — есть и своя изнанка. Винни порой кажется, будто она огораживает землю, бывшую когда-то ничейной. Сначала помогала протягивать колючую проволоку, потом рвала полевые цветы, чтобы исследовать их по всем правилам науки. Обычно Винни утешает себя мыслью, что ее осторожные, бережные руки не причинят вреда, но, глядя, как Мария Джонс, доктор Смизерс и им подобные режут на части дикую морковь и рвут с корнями гвоздику, чувствует и себя причастной к этому грязному делу.