Пожалуй, думает Винни, намазывая маслом вторую половинку булочки с корицей, не стоит включать эти два стишка в исследование. Ведь это уже не «строки детства» (так будет называться ее книга), а скорее стихи рано созревших, испорченных подростков. К тому же нельзя точно сказать, сколько Мэри Мэлони лет, она может быть гораздо старше, чем кажется. Как многие обитатели трущоб, она маленького роста, а на деле ей, должно быть, лет четырнадцать, а то и пятнадцать, никакой она и не ребенок вовсе.
В то же время Винни не может отделаться от неприятного чувства. Перед глазами у нее стоит Мэри Мэлони: белые худые ноги в гусиной коже, хмурое чумазое личико, неровные зубы, спутанные крашеные волосы, нищета в облике и жадность во взоре.
И все же, думает Винни, девочка отчасти права. Когда работа выйдет в свет, за каждый стишок в записной книжке дадут намного больше десяти пенсов. Тем более если Джанет Эллиот в Лондоне и Мэрилин Кринни в Нью-Йорке согласятся выпустить избранные стихи отдельной книгой для детей — переговоры уже идут. Что же скажет на это ее друг-марксист? Зависит от настроения, которое у него очень часто меняется. Или что-нибудь вроде: «Понимаю, жить-то на что-то надо». Или даже: «Стерва-капиталистка».
Правда, если Винни не воспользуется стихами Мэри Мэлони, значит, не будет ее эксплуатировать. С другой стороны, Винни эксплуатирует десятки — нет, сотни школьников, которые вот уже тридцать лет бесплатно рассказывают ей стишки, истории, загадки и анекдоты. Глупость. Думать так — значит осуждать всех фольклористов, начиная с братьев Гримм.
Нужно выкинуть из головы эти стишки, размышляет Винни. Как и большую часть фольклора для взрослых. Исследователь, ясное дело, не должен быть ханжой, и сама Винни за долгие годы записала немало непристойных стишков, даже глазом не моргнув. Дети любят «туалетный» юмор:
Молоко, лимонный сок,
Сзади — колбасы кусок.
Винни даже приводила этот стишок на лекциях (разумеется, не показывая жестами на соответствующие части тела) как пример народной метафоры, доказывающий, что маленький ребенок получает одинаковое удовольствие и от еды, и от отправления естественных надобностей.
Но все же от некоторых шуток, что рассказывают взрослые и собирают другие исследователи, Винни просто «с души воротит», как сказали бы ее студенты. Мало того что шутки эти непристойны — они заостряют внимание на той стороне отношений между мужчиной и женщиной, о которой Винни старается поменьше думать. На какие бы высоты наслаждения ни уносил ее секс — а иногда она совершенно теряет голову, — Винни каждый раз возвращается на грешную землю с неприятным осадком на душе. Разум ее считает физическую сторону любви в лучшем случае нелепой, а то и отвратительной. Безусловно, это не самое удачное изобретение природы. Женские органы, на ее взгляд, слишком влажные и слишком запутанные, а мужской и вовсе дурацкий, похожий на розовую поганку. Единственная дочь скромных, даже не в меру стыдливых родителей, Винни только в шесть лет увидела голого мужчину — грудного братишку подруги. Винни была девочка воспитанная и не стала спрашивать, что это за большая мясистая бородавка на животе у бедного малыша. Потом, рассматривая скульптуры в музеях и репродукции в книгах у родителей, Винни поняла, что это уродство есть не только у крошки Бобби, но и у других мужчин, — хотя на картинах и у статуй оно обычно прикрыто листом (полностью или частично). Бывают, правда, мужчины и без этого недостатка (как узнала Винни, когда побывала в Рокфеллер-центре, а в журнале «Лайф» увидела фотографию «Оскара»), Когда Винни узнала правду, ей стало жалко всех мужчин. А через десять лет она впервые увидела возбужденный член, и, несмотря на все ее знания, с первого взгляда он показался ей нездоровым: красный, опухший, воспаленный. Сколько ни боролась Винни с подобными мыслями, они посещают ее и поныне. Она до сих пор не привыкла к наготе секса.