Мы знаем пока чертовски мало. Он покашливает — впрочем, это детали, не существенно. Существенно вот что: он знает людей из фирмы и знает неплохо. Знать их привычки — это уже полдела. Борис Минеевич имеет привычку прогуливаться по вечерам с собачкой — он ждет его во дворе. Виктория перед сном спускается за вечерней газетой — он караулит ее в подъезде.
– Ты увольнял кого-нибудь из конторы в последнее время? Выгонял? Вышибал на все четыре стороны?
– Нет. Ничего такого.
– Он имеет какое-то отношение к вашим делам. Или имел. Значит, в ваших делах что-то не так.
– У нас все чисто! — снисходительно улыбнулся Катерпиллер. — Безупречно!
– Это ты в налоговой инспекции станешь рассказывать… Чтоб в ваших делах, да все чисто — так не бывает.
– Я в том смысле, что все в рамках нормы. Все до последней запятой.
– Выходит, не все. В той голубой папке, что приносила Виктория, я ничего не нашел, никаких зацепок — в коммерции ни черта не смыслю. Зато смыслишь ты. Вспоминай, вспоминай… Кого-то вы сильно нагрели. Раскинь мозгами, вспомни. Наш воображаемый герой вас знает — это бесспорно. Равно как и то, что он душевнобольной… Ладно, пока, я заеду к ней в больницу… Кто-то из ваших у нее уже был?
Катерпиллер показал глазами на дверь:
– Лена… Ну та, что в приемной сидит. Они вообще-то дружны… Такая, знаешь, могучая бабская солидарность.
В приемной Лена метнула в мою сторону косой взгляд, короткий, но достаточный, чтобы прочесть в нем намек: скажем, присесть, как обычно, на край ее стола; скажем, поинтересоваться, как жизнь молодая; скажем, позвать в кабак.
Старик Фрейд туг бы не смолчал.
Бумажку с адресом клиники (Катерпиллер сунул ее в карман моей куртки несколько небрежно — так рассеянно погружают в карман ресторанного швейцара банкноту) я развернул только в машине.
Пока я был в конторе, потек снег — он плавно соскальзывал по слегка наклонным трассам дождя и у самой земли распадался в водяную пыль. Я быстро пробежал взглядом адрес, кинул записку в ванночку для мелочевки под "ручником", тронулся — и тут же встал. Перечитал.
Заполняя листок своим аккуратным мелкозубым почерком, Катерпиллер бубнил себе под нос: "Бабки, милый мой, бабки!" — я не придал значения этой фоновой реплике, и только теперь оценил ее.
Его платиновое перо проложило вектор моего движения — в Кунцево… Аббревиатура "ЦКБ" кое-что, да значила.
Машину я поставил за автобусной остановкой. Отсюда, не спеша, тянулся народ с сумками и авоськами — процессия медленно всасывалась в пограничную будку слева от широких ворот. Скорее всего, там бюро пропусков.