Для Пыхи, в принципе, Москва тоже была чужая, но опыта проживания здесь у него было больше. Оттого и казался Пашке и Максиму настоящим аборигеном, хотя родом Пыха был из деревни. Новым друзьям он сказал, что сбежал оттуда от вечно пьяного отца. По сути, так оно и было, если опустить другие эпизоды его короткой, но драматичной биографии.
До семи лет жизнь Пыхи складывалась вполне обыденно. Дом, родители, детский сад. Когда мальчик пошел в первый класс, мать его — колхозная доярка Клавдия нежданно-негаданно отдала Богу душу. При вскрытии выяснилось, что в сердце женщины застрял тромб, отчего и скончалась она прямо на работе — у коровьего стойла. Отец поначалу держался: работал и растил сына, а после развала страны и колхоза, будто махнул рукой. И на себя, и на сына, и на все на свете, решая житейские проблемы традиционно русским способом — стаканом самогона. Пыха, которого на самом деле звали старинным русским именем Прохор, оказался никому не нужен. Мальчика жалели сердобольные соседки, немного подкармливали, но оставлять у себя никто не хотел. Отца, который теперь, если и был дома, то непременно пьяный, сын тоже не интересовал. И Прохор довольно быстро привык к мысли, что хозяином своей жизни является он сам и, заботится о ней, тоже должен сам.
Школу Пыха бросил в третьем классе. Или она отрыгнула его, как неудобоваримый кусок?! Появляясь там в рваных, доходивших едва до щиколоток, штанах и старых резиновых сапогах, доставшихся в наследство от покойной матери, Прохор испытывал по полной жалящий яд детских насмешек. Одноклассники, и до того относившиеся к нему с неприкрытым презрением, теперь и вовсе звали его коротко и хлестко — Чмо. И возразить Прохору было нечего. При подобных жизненных проблемах у, и без того не очень развитого, мальчика возможности учиться не стало никакой. А вскоре к нападкам одноклассников добавились и претензии учителей, морально сношавших нескладного ученика. Пропустив однажды занятия, Прохор вдруг почувствовал, что ничего страшного не произошло. Да и вряд ли произойдет, если он не пойдет в школу и завтра. Он так и сделал. Правда, зачатки какого-то самосознания умерли в нем не сразу, поэтому совсем школу он не бросил. Появляясь в ней раз-другой в неделю, Прохор, получив порцию плевков и обид, опять исчезал на несколько дней. Естественно, с каждым разом перерывы только увеличивались, пока мальчик вовсе не перестал появляться в учебном заведении.
И почти никто из педагогов о нем не вспоминал, будто и не было никогда такого ученика. Да и общая успеваемость в классе пошла вверх. Лишь 73-летняя Руфь Моисеевна — преподаватель немецкого и отличник еще советского образования вспомнила об оборвыше на педсовете.