— М-да… — неопределенно протянула Бэмби, метнув быстрый взгляд на глянцевый лист, и вдруг напряглась, вжавшись в спинку кресла.
По лицу ее пробежала тень, губы напряженно сомкнулись, и, забеспокоившись, я поспешил отвлечь ее:
— Да брось ты, эти картинки — образец дурного вкуса, а вообще, вполне в духе времени.
Рассуждая на эту тему, мы сошлись на том, что именно животное начало и есть начало всех начал:
— Вначале было тело…
— И тело было Бог, — находчиво вставил водитель, проворачивая ключ в замке зажигания.
Подавшись вперед, я с интересом глянул на извозчика — столь глубокие познания в канонических текстах у ночных шоферюг встречаются нечасто..
— Я давно по ночам работаю, — пояснил он. — Всякого повидал.
Пока одышливо похрипывающий, изношенный двигатель не наладил ровное дыхание, шофер продолжал разглядывать журнал и собрался было перевернуть страничку. Однако Бэмби в порыве внезапного гневливого чувства вырвала журнал из рук водителя и метнула его в открытое окошко.
— Да я, собственно, ничего такого… — изумленно отозвался извозчик, извинительно разведя руки в стороны. — Этот журнал пассажир забыл.
Мы тронулись. И спустя полчаса прибыли на место.
— Простите меня, ладно? — примирительно дотронулась до плеча шофера Бэмби, открывая дверцу, когда мы въехали во дворик моего дома. — Ну за журнал…
— Да ну… — улыбнулся шофер. — Чего там…
Вошли в квартиру. Я наблюдал за тем, как Бэмби настороженно осваивала новое для себя пространство… Как шумно втягивала носом воздух, будто сортируя запахи незнакомого дома.
Дурашливо хихикнув, она приложила к плечам выданную мною в качестве банного халата рубашку, потом юркнула за дверь, оставив меня около поспевающего чайника.
Должно быть, я вздремнул за кухонным столом и не услышал, как она возникла на пороге кухни и замерла, привалившись плечом к дверному косяку. Она неясно улыбнулась, медленно разведя в стороны полы рубашки. А я, бросив короткий взгляд на ее свежее, дышащее живой силой оленье тело, вдруг остро предощутил завтрашнее чувство мутной печали, что неминуемо навалится на нас ранним утром, когда мы проснемся в моей обширной постели и не будем знать, о чем говорить.
Предчувствие оказалось верным лишь отчасти — в том, что касалось печали, — необходимость же спросонья подыскивать какие-то слова отпала сама собой, потому что рука, пошарив сквозь утреннюю дрему по жесткому ложу, повисла в пустоте. Сев в кровати, я повертел головой, прислушиваясь, — в доме было пусто. На кухне я нашел записку, рассеянно пробежал ее глазами:
«Спасибо за все. Ты в самом деле хороший. Не ищи меня — это пустое занятие.