— Извини, детка, но зачем же ты бежала… Я бы дождался. Или перезвонил бы потом. И вообще, это мог звонить не я.
— Ну что-о-о-о ты… — протянула она, улыбнувшись. Мне казалось, я воочию вижу эту странную, вызванную приливом не вполне ясного настроения улыбку. — Я знала, что это ты звонишь. Вот и побежала.
— Побежала, споткнулась, ушиблась, наверное, — как мой звонок некстати.
— Да нет, ты всегда кстати. А ушиблась… Ерунда. Локтем стукнулась, до свадьбы заживет. А чем ты занят?
— Ничем. Только что поел, теперь лежу в кресле, перевариваю пищу и смотрю телик.
— А что ты смотришь?
— «Однажды в Америке». Такая, знаешь, сага про благородных гангстеров. А ты не смотришь? Зря, это хороший фильм.
— Сейчас. Я включу. Вот уже включила… — Она некоторое время молчала, тяжело дыша в трубку, а потом странным тоном спросила: — Что ты там видишь?
Я бросил рассеянный взгляд на экран, и какая-то сила выбросила меня из кресла, заставила выпрямиться во весь рост.
В рыжеватом, пропыленном пространстве подсобки какой-то закусочной мальчишка карабкался на груду тарных ящиков и прочей чуланной рухляди. Вот он забрался и припал глазом к щели в стене, затаил дыхание, пораженный открывшимся ему зрелищем, камера двигалась за его взглядом — к щелке в стене, распахивая во весь экран объемную картину соседнего помещения.
Я еле устоял на ногах, пораженный увиденным, — слишком все это было знакомо.
— Господи, что с тобой? — взволнованно прошептала она.
— Не знаю.
Я в самом деле не знаю. Это нечто такое, что прорастает из глубин мышечной памяти: и бездыханность тайного соглядатайства, и гулкость сердца, кулаком стучащего в ребра, и тупая резь в слезящемся от напряжения глазу — с той лишь разницей, что мы, дети, подсматривали не через дырку в стене, а через щелку в чуть приоткрытой двери: там, в большом зале Дома пионеров. Но видел я почти то же, что и мальчик на экране.
Я видел девочку на сцене. Ее хрупкая, поразительно гибкая фигурка окутана нежно-голубым газом концертного платья. Она танцует в полной тишине, прислушиваясь к неведомой музыке, звучащей внутри ее. Увлекаемая немой мелодией, она плавно парила в сиреневом сумраке маленькой сцены, отороченной по бокам тяжелыми складками плюшевого занавеса, и в парении своем казалась невесомой…
Жила ли она в ту пору уже у Модеста? Господи, да конечно же! Ведь мы, дети, уже учились в школе, и я, помнится, задержался на занятиях кружка «Юный биолог», поднялся вечером в актовый зал и увидел ее, разучивавшую новый номер концертной программы, посвященной Первому мая.