— Леха голова, — уважительно говорит Валиев, — во всем голова. Подсказывал, как опыты разные проводить, как лучше товар паковать… Он и в институте успевал, и у меня. Только не долго. За ним стали всякие люди ходить. Темные, вроде вас.
— Ну, ну, светлый…. — предостерегающе произносит человек в кресле, — объясни!
— Леха говорил, что раньше много наукой занимался, в толстых журналах статьи писал. Ему тут предлагали какие-то люди работу, изобретать, что ли, а он не хотел. Вокруг него начали разные шататься. Раз чуть машина не сбила.
— Может, случайно?
— Нет, Леха едва увернулся. Так случайно не бывает. Испугался, потому уехал.
— Где живет, знаешь?
— Откуда? В Москве, наверно, он же москвич.
Люди в черном переглядываются. Сидящий в кресле делает знак. Здоровый, с ножом, наливает стакан воды. В черной ладони появляется белый футляр. Высыпает в стакан пару таблеток.
— Вы обещали! — шарахается Валиев.
— Дурак, это снотворное. Проспишь до утра, мы спокойно уйдем.
— Если хотели убить, то пристрелили бы, — успокаивающе произносит второй, — так что пей, не сомневайся.
С лестницы слышатся шаги. Василий оглядывается. Велетнев и Удальцов спускаются, на ходу снимая маски. Удальцов кивает, все трое направляются к выходу. Проходя по двору, видят трупы сторожевых собак.
— Жалко, — говорит Василий.
— Что! Кого тебе жалко? — удивляется Велетнев.
— Собак, — вздыхает Василий, — они же не виноваты.
— А-а … Да, мне тоже. Людей нет, а собак жалко.
Через несколько минут все сидят в машине. Андрей за рулем, Барабанщиков и Велетнев на заднем сидении.
— Как же так, — говорит Велетнев, будто спрашивая сам себя, — нам приказали найти человека, а он уже в Москве?
— А почему нет, Миша, — отвечает Андрей, — у нас дела налаживаются, бардак прекратился, заводы опять работают. Что значит толковый человек у руля встал. А Симонов … ну, не успел сестре сообщить о возвращении.
Василий молча глядит в окно. «Дело не только в деньгах, — думает он, — домой человек захотел. Чего ему тут с бандитами и торговцами дурью? Дома всегда лучше, даже если хуже … чем не дома. Я вот здесь недолго, а уже противно. Чужое все. И лес не такой, и деревья корявые». Мимо летит зелено-коричневая стена, деревьев не различить в бледном свете разгорающейся холодной осенней зари. «Не то, вроде как подделка. Скорее бы в Россию», — Василий отворачивается, закрывает глаза.
В Москве осень. Желтые, красные листья сбиваются в кучи, словно стараются привлечь внимание прохожих к скорому приходу холодов. Резкий воздух потерял теплые запахи лета. Синицы торопливо хватают редких насекомых, подлетают ближе к людям — зима близко. «Вот и еще одно лето уходит, — радуется Василий Барабанщиков, с удовольствием вдыхая прохладный октябрьский воздух, — скорее бы настоящая, с дождями и холодами, настоящая осень. Ну что может быть лучше плохой погоды?» Когда Василию намекали, что с такими погодными предпочтениями надо было родиться англичанином, он спокойно отвечал, что Пушкин и другие уважаемые люди, Петр Первый, к примеру, тоже любили осеннюю прохладу. Император даже новую столицу на берегу холодной Балтики построил.