Журналисты, пищущие о Жераре Депардье, всегда мучаются с определением героя. Кто он? Как лучше и точнее озаглавить материал о французской знаменитости? И появляются на свет статьи: «Депардье — гигант!», «Вулкан по имени Депардье», «Динозавр экрана», «Витязь в собственной шкуре», «Непредсказуемый Депардье», «Загадочный, великий, скромный», «Жерар Депардье — великий и ужасный», «Восхитительный Жepap», «Странствующий крестьянин Депардье», «Сто ликов Жерара Депардье», «Жepap Депардье: единство противоположностей» и т. д.
Всё верно и неверно. Лучше, конечно, послушать, что говорит о себе сам Жepap Депардье. «Я себе интересен, — откровенничает он. — Я очень любопытен, ведь в жизни столько интересного. Хочется попробовать все. Новый опыт, новые идеи, новые люди меня всегда увлекают. Но часто по закону спирали возвращаемся к новому уже на другом уровне, с новым опытом».
«Мне повезло, — сказал как-то Депардье. — Я знал слишком мало для того, чтобы понять — мне никогда не достичь того, что я добиваюсь. С другой стороны, мне повезло в том, что не получил формального образования, еще и по иной причине. Я принес с собой иную Францию, глубинную Францию. И это определяет мою суть. Проблема буржуазии (а буржуазия сегодня — это и есть Франция) в том, что ее научили — как надо делать и как не надо. А в той, другой, глубинной Франции, там люди живут для того, чтобы в конечном жизненном итоге достигать какой-то цели».
О своей популярности, об актерстве он говорит так: «Во всяком случае, ни супергероем, ни суперзвездой себя не чувствую. У меня нет такого рода тщеславия. А потом, не надо забывать, что за актером всегда стоит автор. А это немало. И все-таки это гениальная профессия. Она позволяет мне мечтать, жить в мире моего воображения. Для меня — это единственная форма существования».
Депардье всегда поражает своей откровенностью и некоторой наивностью взглядов. Готовясь сыграть роль Наполеона Бонапарта, актер без лишней скромности заметил, что с Наполеоном его сближают такие качества: он не глуп, не холоден, и в его душе есть «средиземноморский дух, а не трагичность».
Это уж точно, Депардье — не трагик. Но и не Аркадий Счастливцев. «Иногда я скучаю по прежнему сентиментальному парню, каким мог бы быть, но каким никогда не буду, — отмечал Депардье. — Даже с женой и детьми не умею быть „милым“. Наверное, оттого, что в детстве, когда тянулся к ласке, то получал пощечину. С тех пор нежность навсегда исчезла из моего сердца, ее просто вытравили. Тюрьмы, драки, злость людей сделали из меня монолит из гранита. Порой я спрашиваю себе, а бьется ли в этих каменных сгустках сердце?»