Я был потрясен... Это был аромат свободы... С гордостью я ходил по лагерю и всем встречным рассказывал, что у меня с завтрашнего дня пропуск на 29-ю шахту, все воспринимали эту новость как еще один признак, что лагерная система начала шататься...
Моей начальнице, капитану Токаревой, видимо, не очень понравилось, что меня еще кто-то будет эксплуатировать, но я ей объяснил, что на 29-ю шахту буду ездить только два раза в неделю – по воскресеньям и средам, так что наш кабинет не будет оставаться без заведующего.
За несколько дней до этих событий Мира уехала в отпуск в Домодедово, где жил наш сынишка Вовик.
На следующий день, в 6 часов утра я был уже на вахте. Мой пропуск разрешал мне отсутствовать в любой день недели с 6 часов утра до 24 часов ночи.
– Ну, смотри, Боровский, не напейся на радостях! – напутствовал меня дежурный солдат на вахте и выдал мне небольшую картонную карточку с моей фамилией.
– Куда ты собрался в такую рань? Все еще закрыто, – сказал второй солдат.
– Да так просто, погуляю по городу, осмотрюсь, где я жил столько лет...
– Ну ладно, топай, да смотри не опаздывай, не то пропуск отберем.
Я открыл дверь вахты и вышел из лагеря... Сердце мое забилось... Свобода... Я оглянулся и увидел, что вслед мне смотрит знакомая высокая решетка.
Под ногами уходили вдаль серые деревянные мостки, которые должны привести меня в город, и я не спеша пошел... Один, совершенно один... Машинально я заложил руки за спину, потом остановился, оглянулся, но позади никого не было, ни солдат, ни собак... Заложив руки в карманы телогрейки, я пошел своим обычным широким шагом и, уже не оглядываясь, наслаждался необычным ощущением и думал о том, что, только лишившись свободы, человек в состоянии понять, что он потерял...
Вскоре я увидел старую территорию нашего лагеря, стояли все те же бараки, но ни вахты, ни проволоки не было, в бараках жили освободившиеся заключенные, «вольноотпущенники» по нашей терминологии. По номеру барака я разыскал, где жила Мирочка, моя жена, увидел ее занавешенное окошечко, с грустью постоял около старенького, вросшего в землю убогого строения, но внутрь зайти не решился, это было бы грубейшим нарушением самого главного пункта правил поведения заключенного – запрета заходить в дома вольнонаемных граждан... Погуляв по городу несколько часов, я удивился, что на меня никто не обращает внимания. Поначалу мне казалось, что всякий встречный солдат или вохряк потребует у меня документы. Вскоре открылись киоски с газетами, мороженым и пивом. Я не смог преодолеть искушения и выпил кружку пива, которое показалось мне сказочно вкусным и хмельным, потом съел две порции мороженого эскимо и заморозил себе страшно губы и рот. Посидел еще немного на скамейке, помечтал о времени, когда я совсем освобожусь и уеду с Мирой навсегда из Воркуты как можно быстрее и как можно дальше.