Он вдруг стал очень серьезным и почти неслышно пробормотал себе под нос: «А ведь ты все уже знаешь, чертовка!» Я набрала полную грудь воздуха, предчувствуя нечто важное. Мне было хорошо с Майклом и нравилось, что люди за соседними столиками принимают нас за флиртующую пару. Ох, какая длинная ночь полагалась нам по сценарию!
— Завтра утром я улетаю. Возможно… возможно, Дикси, мы не увидимся больше. Всякое бывает в таких сомнительных случаях… Зипуш мог ошибиться, да и у нас в любую минуту может снова захлопнуться «железный занавес», случиться переворот или какая-нибудь заваруха… Деньги я тебе верну, даже если меня вышлют в Магадан или на остров Эльба.
— Понимаю. Всегда за лучезарной полосой везения мерещатся хмурые тени…
— Нет, милая, дело не в этом. Не в этом страхе… Мы можем больше не встретиться — это факт… Послушай… — Майкл вертел сорванную веточку яблони, внимательно изучая ее листки и три облетевших цветка с намечающейся завязью. — Смотри, я просто протянул в темноте руку, хрустнул, — и этих яблок уже не будет… Послушай… Вчера… Разве мы слушали «Травиату» всего лишь вчера? Невозможно! Ведь прошла целая жизнь — наша жизнь.
Дикси, вчера в Опере я хохотал как Мефистофель. В душе. Ты слышала только хмыканье и обернулась, а я покраснел. Ты поймала меня на месте преступления… Я смотрел на сцену сквозь паутину твоих волос, вьющихся у шеи. Я слушал Верди в аранжировке твоих духов. И никакое зрелище в мире не могло бы заставить меня оторвать глаза от твоей руки, лежащей на коленях со стебельком ириса в ослабевших пальцах. Я метался, подобно затравленному зверю, пытаясь вырваться, но тщетно… На сцене пели, в оркестре рыдали скрипки, кто-то в соседней ложе нервно скрипел креслом, твое плечо — теплое, живое обнаженное плечо светилось матовым золотом рядом. Совсем рядом. И тут я понял, что изначально приговорен кем-то любить тебя… Да-да, любить. С захлебом, с горячкой, с предсмертной тоской…И мне стало противно. За то, что обречен, загнан в тупик… Меня — затравленного запретами, замученного комплексами нищего «совка», кривоногого мужичонку — загнали в угол, поманив тобой. Я хотел тебя до боли и ненавидел… Унижение свое ненавидел…
Ночью я играл. Ах, да ты не поймешь… Я проигрывал в памяти мою любимую музыку, великую музыку, набираясь сил, чтобы отказаться от тебя. Стать раскрепощенным, умелым, сильным, каким чувствую себя в музыке… Ты так тронула меня в Пратере, детка. Я и впрямь вообразил себя кузином, прогуливающим малышку. Я чуть не заплакал от твоего ободранного колена! Как же мне хотелось залечить его своими губами. Со священным трепетом старомодного гимназиста, помогающего на катке своей барышне…