Остановилась она неожиданно для самой себя, и для него тоже. Он сбился с шага и налетел на нее сзади, едва не свалив на землю. Еле успел поймать ее за локти. Так и остался стоять посреди вишневых зарослей – позади, крепко вцепившись в ее руки.
Дина посмотрела вперед, скосила глаза вбок. Ну что же, идеальное место для убийства. Вокруг – никого. Никого, кроме суетящихся насекомых. Молодая поросль вишневых деревьев делала это участок почти непроходимым. Если он ее сейчас тут и убьет, задушит, к примеру, она упадет лицом вниз, и ее даже видно не будет, если кто-нибудь случайно сюда забредет. Вишневые ветки сомкнутся над ней шатром, за лето они еще подрастут, заматереют и…
– Ну! Что же ты медлишь? – шепнула она; странно, но она не чувствовала ничего… почти. Ничего, кроме оглушительного раскаяния. – Убей меня, лучшего места не найти. Ну, убей, я заслужила!
Его руки выпустили ее локти, осторожно обвились вокруг ее талии и притянули к себе.
– А с чего ты решила, что я собираюсь тебя убить?
От его вкрадчивого голоса разом поднялись дыбом волосы у нее на макушке. Кофта тут же прилипла к спине, как давеча – намокшая от ведра воды футболка. Колени подогнулись, будто пораженные артритом, а дыхание сделалось тяжелым и прерывистым, как у астматика.
А что он собирается сделать, интересно?! То, о чем она подумала, или что-то иное? А о чем она подумала? А кто бы подумал по-другому, если правая рука Кузьмина осталась лежать на ее животе, а левая медленно двинулась вверх? Чуть коснулась одной ее груди, исследовала другую, дотянулась до шеи, мягко погладила впадинку между ключицами. Проделала обратный путь и сцепилась пальцами с правой.
– Ты… Ты сам сказал, что собираешься мне отомстить, – напомнила она ему, пытаясь немного отодвинуться.
– Сказал, – он кивнул, кажется, потому что его гладко выбритый подбородок прошелся туда-сюда по ее левому уху.
– Ну! Ты следил за мной!
– Следил, – точно такое же движение подбородком.
– Фотографировал!
– Ага… Фотографировал…
Руки Кузьмина, разжавшись, снова пришли в движение и исследовали ее теперь наперегонки. Живот, грудь, плечи, бока, шею… Он трогал ее без стеснения. Трогал мягко, почти с нежностью. Но ей чудился, все равно ей чудился во всем этом какой-то подвох. Вот сейчас он грубо оттолкнет ее и скажет что-нибудь хлесткое и гадкое. Она не должна быть рохлей! Не должна идти на поводу у смены его настроений. Она же ровным счетом о нем ничего не знает! Все ее знания о нем оборвались на том заседании в зале суда. Потом – информационная пустота на десять лет. Может, он стал матерым уголовником? Может, он с ума сошел и сбежал недавно из психбольницы?