— Кумар, напьешься чаю — догоняй! — сказал Луговой и, подняв воротник полушубка, зашагал по дороге, длинный, сгорбившийся, чем-то похожий на верблюда.
Вот так в пути было легче. Пусть ветер бьет в грудь, пусть слезятся глаза, а он будет пробиваться вперед, как пробивался все это знойное лето... Он шел и шел. Уже стемнело, и дорога лишь угадывалась под ногами. Вдруг яркий свет ударил его в глаза и будто опрокинул навзничь. Луговой зажмурился и остановился, закрываясь рукою.
— Пьяный, что ли? — раздался рядом с ним сердитый окрик. — Прешь на машину. Не видишь, что ли? Кто такой?
Луговой открыл глаза и увидел перед собой Дубкова. Он стоял перед ним в желтом кожаном реглане, в серой каракулевой шапке, а за спиной у него чернела машина.
— Куда идешь? — снова спросил Дубков, вглядываясь в Лугового и не узнавая.
— Проезжайте, товарищ директор, — проговорил сквозь зубы Луговой и сошел с дороги.
Щелкнув, открылась дверца машины, и Луговой услышал возглас Меденцевой:
— Дима, это же Луговой!
Меденцева вышла из машины, подбежала. Ветер распахнул ее шубку, сорвал с головы платок.
— Борис!
— Нина! — воскликнул Луговой, вновь почувствовав, что он любил, любит и может любить только одну эту женщину, что он готов простить ей все, что она сделала, что еще может сделать ему плохого.
— Ну здравствуй же! — Она стояла теперь от него так близко, что он почувствовал ее дыхание. — Ведь мы не виделись целое лето! Подумать только!..
Меденцева протянула руку и глядела на Лугового с искренней радостью, словно с ней ничего не произошло, словно она была та же, что прежде, весной.
И оттого, что она так просто и невинно глядела, он не взял ее руку и отступил.
— А я не узнал вас, — сказал Дубков, бросив озабоченный взгляд на Меденцеву. — Честное слово! Такую бородищу себе отпустили...
Луговой не повернулся к Дубкову и продолжал всматриваться в глаза Меденцевой, но они, скрытые сумраком, ничего не сказали.
— Мы подвезем тебя, Борис. Это нам ничего не стоит, — проговорила Меденцева, опуская руку.
«Не стоит! — мысленно повторил ее слова Луговой. — Как это верно сказано».
Минутная вспышка радости погасла, и он как-то сразу почувствовал, что может говорить с Меденцевой спокойно. Но говорить было не о чем.
— Значит, ты удираешь? — проговорил Луговой, зная, что отряд Кузиной еще ведет наблюдение.
— Вынужденно, товарищ Луговой, — сказал, как бы оправдываясь, Дубков. — Мы переезжаем в город.
— Ну, счастливо! — Луговой поклонился и широко, торопливо зашагал дальше.
Вскоре Лугового нагнал Кумар.
— Гляди, Борис! Жаксы-Тау!
Луговой вскинул бородатую голову. Над степью начинало светлеть. Облака прорвались, и в синих разводах между ними стремительно неслись звезды. А на светлой полосе горизонта, над которой где-то за облаками тоже бежала луна, чернел силуэт Жаксы-Тау. Луговому даже показалось, что он видит и пирамиду, к которой поднималась Люба Малинина, человек с бескорыстным и самоотверженным сердцем. И в эту минуту он впервые подумал о том, что эта девушка была необыкновенной и могла принести ему счастье.