Размышляя дальше, Ахим понял, что поиски можно значительно сузить, если понять, что все плохое в этом мире держится на двух вещах — власти и деньгах. Власть — это сила, а она с незапамятных времен была, совершенно очевидно, в распоряжении тех, кому подчинялись мерги и сверы. Раньше этого было достаточно. Теперь же даже власти, чтобы поддерживать себя и укрепляться, приходилось идти в добровольную зависимость к тем, у кого были средства, чтобы ей помочь: к богатым торговцам, заинтересованным в еще большем упрочении своего положения и гарантиях определенных свобод. Так Ахим вышел на Скирлоха, которому принадлежала по меньшей мере половина лавок на рыночной площади. Но и Скирлох, как скоро удалось выяснить через доверенных людей, не в состоянии позволить себе того, что позволено его партнеру по нескольким предприятиям, Томлину. При этом Томлин не был даже торговцем. По сути своей он вообще был никем. Просто у него было очень много силфуров, и он умел их постоянно преумножать.
Один знакомый Ахима в Нави, сладкоголосый песенник и поэт по имени Ривалин, которого, как он с удивлением случайно узнал, уже вторую зиму нет среди живых, рассказал ему о том, что иногда к Томлину заглядывают особо приближенные люди из замка, такие, например, как Олак, преданный слуга Локлана, единственного сына Ракли. Ривалин одно время гостил в поместье Томлина на правах шута для подрастающего наследника, которому нравились его многословные песни о героическом прошлом вабонов. В силу своей природной наблюдательности поэт быстро сообразил, что целью этих посещений всегда является одно и то же: получение значительных сумм денег. Разумеется, взаймы. Он даже выяснил, что в зависимости от статуса просящего Томлин ввел какую-то хитрую систему подсчета долгов, при которой большинству должников приходилось в итоге возвращать больше, чем они брали. Как такое возможно, ни Ривалин, ни Ахим представить себе не могли, однако именно эта система позволяла Томлину называться ростовщиком, то есть заставлять деньги расти. Едва ли он брал что-нибудь сверху со своих высоких заемщиков, однако всех остальных он без зазрения совести превращал в «дойных коров», по образному выражению все того же Ривалина.
Чем больше Ахим узнавал о жизни в поместье Томлина, тем крепче становилась его уверенность в том, что именно здесь суждено произойти главным событиям задуманного им плана, если, конечно, он доведет его до конца. И первым делом нужно устроиться к богачу хоть грядки копать, хоть одежду шить, хоть на кухне помогать. Причем и это, и многое другое Ахим умел, и умел неплохо. Просто так получилось, что в то время, когда сын Ахима вспомнил про своего приятеля Рикера, служившего там конюхом, Томлину понадобился сторож. Сторож так сторож. Ахим постарался и получил место. Оно ему подходило как нельзя лучше, поскольку позволяло, с одной стороны, быть в непосредственной близости от ростовщика и его небезынтересного семейства, а с другой — находиться вдали от посторонних глаз прочей прислуги, быть может, кто знает, излишне преданной своему хозяину. Ради этого он с готовностью тряхнул стариной и показал, что значит скромный фолдит, привыкший рассчитывать исключительно на свои силы. Драться его учили и дед, и отец, и жизнь, а стрелять из арбалета он умел, сколько себя помнил. Если все это делать сызмальства, то и после шестидесяти зим навыки не пропадут, а только упрочатся, как кожа на пальцах в тех местах, которыми изо дня в день держишь орудия труда.