Оглушенная, я не сразу смогла подняться, но слышала доносящийся из гостиной ее хриплый голос, взывавший: «Люка! Люка! Говнюк паршивый, ты где? А ну, выходи! Хватит прятаться! Если ты мужчина — выходи!» Она говорила с сильным южным акцентом, отчего ее слова звучали особенно по-киношному. Затем раздался звон и дребезг — торнадо сносило попавшиеся на своем пути предметы. Череп у меня ломило, и звуки из-за боли казались приглушенными. Делай что-нибудь, быстро! Эта девица ненормальная. Она убьет тебя на месте.
Я медленно поднялась, цепляясь рукой за стоящий в передней буфет. Полотенце сползло, и я кое-как прикрылась им. Нельзя же быть голой, когда тебя будут убивать… О чем я, вот идиотка! «Люка! Люка! Что, испугался?! Я всегда знала, что ты не мужик, а тряпка! Подтирка! Сукин сын!» Ковыляя — похоже, вывихнула лодыжку, до чего больно, господи! — я потащилась за ней, успевшей переместиться с обыском ко мне в спальню. Внезапно настала тишина, и я, как могла, ускорила шаг.
Цыганка сидела на моей кровати. На коленях у нее лежала гитара. В глазах стояли слезы. Алый рот, ярко-красные ногти, черные как смоль глаза, подведенные черной же тушью — она была красива. Как ведьма. И так же опасна. «Люка! Люка, миленький…» — прошептала она чуть слышно, и тут наконец мне все стало ясно. Наши взгляды встретились. Итак, с одной стороны — Люка и цыганка. С другой — Арно и я. Впрочем, разве в имени дело? Дело в нем, в парне с танцующей походкой, не отличающемся верностью. Она подозревала, что он ее обманывает, и я ее прекрасно понимала. В зеркале я поймала свое отражение и содрогнулась: еще никогда я не казалась себе такой уродиной. Мокрая, полуголая, с прилипшими к голове редкими волосами, разделенными на прямой пробор. Никакой маски. Ничего, кроме жестокой реальности. Женщина в возрасте. В том возрасте, когда красота большей частью превратилась в воспоминание. Мне казалось, я слышу, как она причитает про себя: «Ну почему? Почему? Неужели деньги и правда могут все?» Я почти сочувствовала ей. Подруге. Влюбленной девушке, жизнь которой навсегда отмечена безобразным шрамом этой жуткой истории. Разумеется, у нее было полное право разбить пару-тройку стаканов и несколько ваз. Пожалуй, она и меня имела право немножко побить. Как знать, может, она собиралась придушить меня своими длинными руками, все гладившими старую гитару? Но в этот миг ее гнев вдруг угас, развеялся, как облачко в небе, и она сразу сделалась как будто меньше ростом, хрупкая и уязвимая. Она явно была не из тех, кого бросают. Она привыкла к совсем другому. Я понимала это, хоть и видела ее в первый раз. Она была в смятении, и это смятение захлестнуло ее, оглушило, затопило с головой. Мне захотелось приласкать ее, но, когда я присела к ней на край кровати, она злобно отпихнула меня. «Он совершает ошибку, — снова заводясь, злобно заговорила она. — Из-за вас! И всю жизнь будет за нее расплачиваться! Даже когда вы умрете! Даже когда он размотает все ваши вонючие деньги! Потому что без денег он бы к вам на пушечный выстрел не подошел, и вы сами это знаете!» Конечно, она права. Очевидно, именно эти слова и были между ними произнесены. К тому же взгляни на себя трезво: разве кто-нибудь, увидев тебя такой, согласится к тебе притронуться?