— Да?
— Да.
— Тристан придет?
— Придет.
— Вот жесть.
Позади меня один из мужчин изо всех сил старался не разрыдаться. Он повторял прерывистым шепотом: "Но я не могу… не могу… тебе… верить… " Второй только тихо вздыхал. Конечно, он того обманывал. Он предал его, предпочел другого на час или на целую ночь…
— Я стою тут и никуда не уйду!
Уличный певец покраснел от гнева, он просто пылал яростью, а жонглер встал прямо перед ним и принялся жонглировать. Певец махнул рукой перед жонглером, и шары раскатились по асфальту.
— Тебе же хуже, если сейчас не разбудишь, не будет спать ночью, вот и все дела, — сообщил молодой папаша после того, как приятель ушел.
— А тебе-то что, спит он или нет? Ты-то на всю ночь закатишься в Блю-Бар и надерешься до чертиков с подлецом Тристаном.
— Тристана не тронь! Не нарывайся! Друзья — святое, их не тронь. Я тебе сказал, не нарывайся.
Женщина дернула плечом и стала пить пиво, глядя на младенца в коляске. Можно было подумать, будто она его видит в первый раз или не может узнать. С таким недоумением она на него смотрела.
— Я тебя люблю, — сказал у меня за спиной предатель.
И потом:
— Нет, здесь не надо плакать…
Из-за клочка тротуара теперь ссорились трое, к жонглеру и певцу присоединился еще паренек с двумя немецкими овчарками на истертом поводке. У паренька был зеленый ирокез и все уши в колечках. Я смотрела на трех ребят и думала об их матерях. Где они? Знают ли, что их сыновья на улице? Или они тоже на улице? Да и вообще живы ли они?
— Улица общая, — внушал собачник певцу и жонглеру. А вокруг словно бы никто не видел их и не слышал.
— Мы уедем. В Париж, — произнес позади меня мужской голос.
— Не начинай опять.
— А все время прятаться можно? Так жить можно?
— В Париже будет еще хуже. Ты по-прежнему будешь меня обманывать. Только еще чаще. И откровеннее.
— Поедем в Париж.
— Хорошо.
— Что ты сказал?
— Сказал: хорошо.
— Поцелуй меня.
— Что?
— Поцелуй меня, пусть все смотрят! Мы уезжаем, и нам наплевать!
Я на них не смотрела. Но почему-то почувствовала себя счастливой. Сама не знаю почему. Счастливой до ужаса.
— Честное слово, Кристина, он совсем не разговаривал.
— Совсем?
— Не произносил ни единого слова. Ни одного.
— А как он говорил "хочу есть"?
— Делал вот так: погладит живот, и мама понимает, что он проголодался.
— А "спасибо" он говорил?
— Кристина! Майк Брант не говорил во-об-ще! Он был немой!
— А как же он тогда пел?
— Он очень старался! И ты тоже должна очень стараться и научиться читать! Если ты научишься читать, ты будешь жить как все. Понимаешь, как все!
— И буду читать книги?