Но ей двадцать три.
Двадцать три года…
Я накинула куртку и вышла.
Город, погруженный в беспросветную тьму, казался не больше стенного шкафа, и меня, пойманную плотной темнотой, время от времени выхватывали из нее фары машин, на миг освещая улицу. Я шагала довольно долго, сожалея, что вышла, злясь, что придется возвращаться в гостиницу, словно эта свинцовая ночь совершала надо мной насилие. Наконец я заметила пеструю яркую вывеску, опаснейший соблазн горожан… Конечно, тот самый "Блю-Бар". Большой белый зал, залитый слишком ярким светом, выглядит бедно, дощатый пол, длинная стойка, старые ремиксы регги в качестве музыки — чувствуются тщетные потуги на Америку и откровенная провинциальность, представители разных поколений смешались в единую массу посетителей без возраста и различий.
Я села немного в стороне, на диванчике, заказала двойной виски, и мне наконец-то стало легче в этом пространстве вне времени, вне контекста, вне красоты. Я снова задумалась о Зое: сколько в ее словах затаенного страдания, боже мой! Почему так устроена жизнь, что с годами мы теряем способность утешать наших детей и с ними мечтать? Почему мы их учим бояться чужих, а не женихов и невест? Эти куда опаснее, они без насилия усаживают детей в машины и увозят из мира матерей. Почему мы учим наших девочек мягкости и приветливости? Зачем я им говорила, что нельзя причинять людям боль, и не научила убегать со всех ног от тех, кто потрясает своей болью как флагом и рано или поздно удушит тебя ею?
Отец семейства, которого я видела сегодня днем на террасе кафе, болтал с приятелями-ровесниками. Им лет по двадцать пять, но все изображают "настоящих мужиков", уверенных в себе, занятых мужскими делами — мотоциклами, игрой и выпивкой, впрочем, не очень-то это им помогает: они, как в детстве, боятся своих отцов и соревнуются, у кого струя мощнее, когда выходят ночью на зады "Блю-Бара".
Тристаном, очевидно, звали приземистого коротышку, которого все слушали, открыв рот и лучась от счастья быть принятыми в круг его друзей. Отец семейства пользовался привилегией хлопать время от времени Тристана по спине, но не был уверен в прочности своего положения и переминался с ноги на ногу, огорчаясь, что может его лишиться, и искал поддержки в глазах других, прекрасно зная, что все от него отвернутся, как только им подадут сигнал.
— Парни! Парни! — орал Тристан. — Обещаю, что как-нибудь и вас туда отведу! О’кей?
Парни радостно загудели, засмеялись, а Тристан махнул официанту и распорядился принести по рюмке каждому.
— Придется тебе исполнить свое обещание, Тристан, — произнес худенький мальчишка с извиняющейся улыбкой.