Я расстелила полотенца под пинией, где было немного тени, и, когда он обнял меня, я к нему прижалась, и мы больше ничего не боялись.
Сегодня я не смогу последовательно описать, как все было, и если сделаю это, то солгу, но, собственно, что мне за дело. Мы учились получать удовольствие друг от друга, исполненные доброй воли и неумелости, неуклюжей дерзости, нежности и ласковости, которые придавали нам уверенность. Нам хотелось совершить все как следует, и мы боялись, что не испытаем счастья. Мы были младенцами и стариками одновременно, со множеством предрассудков и всевозможных познаний, и если я ничего не знала об удовольствии, получаемом мужчиной, то я знала другое: мир, в который я вступаю, будет моим до конца моих дней. Я хотела жить в этом мире. Он мне обещал, что жизнь больше не будет ни рассудочной, ни предсказуемой.
На пляже Кассис летом 1976 года мы стали непохожи на всех других. Нам было чем гордиться, и мы собой гордились.
Иногда до меня долетают отблески того дня и других, что за ним последовали. Иногда в моей жизни замужней женщины, размеренной жизни, вдруг ощущается аромат, слышится звук, и я оборачиваюсь на улице, возникает волнение, ожидание, а иногда желание вернуться в те годы — мне, научившейся с тех пор осторожности. Подозрительности. Умению отражать удары, умению их предвосхищать.
И если пятидесятилетний Дарио, с которым я встречусь, научился за эти годы тому же самому, то мы впервые испытаем неловкость, поздороваемся и обменяемся общими фразами, пытаясь заглянуть за условность, узнать, что за ней таится. А если неловкости не почувствуем, то все равно никуда не денем свои пятьдесят лет. Время оставило на лицах множество отметин. Следов волевых усилий.
В тот день в бухте Кассис желание смешивалось с игрой света в листве деревьев и на морской воде, с криками и смехом купальщиков в соседних бухточках, с липкой жарой, и мы поняли, что любовь — это убежище. Кто угодно мог нас видеть, но мы оставались невидимками. В городской сутолоке, среди приятелей, в классе во время занятий, на праздниках, демонстрациях мы оставались невидимками, неразлучными посвященными.
Понятное дело, девушка убежала с Пьером, и я очень скоро их увидела, они стояли на другой стороне дороги и ловили машину, чтобы ехать в противоположную сторону. Я остановилась.
— Вы уверены, что Индия в той стороне? — спросила я Пьера.
Как он расхохотался! Девушка едва улыбнулась. Она, похоже, была из тех, что всегда пребывают в меланхолии, учатся танцам, потому что худы до крайности, и любят покусывать с горестным и притворно невинным видом палочку ванили, считая, что это придает им сексуальности. Они не удосужились изучить свое лицо, свое тело и стараются держаться от себя подальше, прячась в слишком узкую или слишком широкую одежду. Одежда не составляет им приятную компанию, она мешает, принуждает, сковывает. Они ничего не ждут и почти не плачут, но иногда разражаются бурными слезами над детским фильмом, и чем фильм наивнее, тем они безутешнее, их нежданные обильные слезы вызваны предчувствием, что в будущем им не избежать несчастий.