Через двадцать минут Полежаев вошел в ближайший барак, откуда доносился напористый хрюкающий храп, и стал лучом фонарика вышаривать из темноты спящих мужчин и женщин. Безобразные картины, свидетельствующие о полном аморальном растлении команды Ниф-Ниф, открылись перед ним. Но Наташи среди спящих не оказалось. Не оказалось ее и во втором бараке… В третьем — луч его фонаря наткнулся на что-то ужасное: очень жирное и белое в одежде существо с человеческими руками и ногами храпело на нарах, и на морде его вместо носа сжимался и разжимался розовый свиной пятак, а изо рта на верхнюю губу выпирали два желтых клыка.
Полежаев вскрикнул от неожиданности и со всех ног помчался вон из барака, совсем забыв про свои боли в правом бедре. Он мчался под зловещей холодной луной и зубы его стучали. До жути захотелось увидеть кого-нибудь в человеческом облике.
Он залетел в сторожку к старику и направил на его сонную физиономию луч своего фонарика.
— Где Наташа! — крикнул он.
Сторож недовольно завозился и нехотя ответил, что она перевелась в команду Нуф-Нуф.
— Что за команда и где находится? — кричал трепеща от страха Полежаев.
— Тебе не найти, — ответил мрачно сторож и повернулся на другой бок.
14
О команде Нуф-Нуф сторож не знал ничего. Единственно, что ему было известно, что там кормят желудями три раза в день.
— Я уматываю, — сказал поэт сторожу, уверенный, что тот не ударит палец о палец для его задержания.
— Это ваше право, — ответил сторож равнодушно, и Полежаев вспомнил, что директор кооператива в первый день их знакомства говорил то же самое.
— В какую сторону топать? — нагло напирал поэт.
— А в какую ни топай, все равно вернешься.
Последние слова старика как-то странно отпечатались у Полежаева в голове, и он, больше не сказав ни единого слова, вышел наружу. Без какого-либо страха он пересек лагерную площадь, миновал дежурную будку, в которой мелькал огонек сигареты, и вышел за ворота, которые даже не оказались запертыми.
Через несколько минут он вошел в лес.
Чтобы запутать следы на случай погони, Полежаев взял градусов на шестьдесят вправо и вскоре наткнулся на просеку. Немного подумав, он решил идти просекой, потому что это быстрей, а если будут догонять — в ночном лесе за километр слышатся шаги, он успеет спрятаться за ближайшие деревья.
Но никаких признаков погони сзади не чувствовалось, и бедро уже почти не болело, и поэт потихонечку набирал ход… и все складывалось прекрасно, но никак не выходили из головы последние слова старика. «С какой стати я должен вернуться? — удивлялся он и прибавлял шаг. — Буду идти день и ночь, неделю, месяц, пока не выйду к шоссе, а там до ближайшего села, и сразу к участковому…»