— Выходит, мы с тобой чем-то похожи, женушка, — усмехнулся Мартин.
— Не называй меня так, — поморщилась Джекки.
— Почему?
— Просто не называй. И все.
— Как прогулялись с Бадди? — с деланой небрежностью поинтересовался Мартин, но Джекки почувствовала, что вопрос задан ей не из праздного любопытства.
— Спасибо, неплохо, — усмехнулась она. — А как посидели со Сьюки?
— Спасибо, замечательно, — в тон ей ответил Мартин. — Зря ты так ополчилась против нее. На самом деле она очень милая.
— Бадди так не считает, — фыркнула Джекки. — И я с ним согласна.
— Бадди, Бадди, — раздраженно передразнил ее Мартин, и Джекки в который уже раз заметила, что в его медово-карих глазах мелькает угрюмая тень при воспоминании о друге. — Говоришь о нем, как о гуру.
— О ком?
— Гуру — это учитель. Тебе, кстати, он не помешает. Только уж точно не такой, как Бадди.
— А мне казалось, вы с ним лучшие друзья.
— Так и есть. Только лучшие друзья не обязательно во всем должны соглашаться друг с другом.
— Но ты ведь его не уважаешь.
— Нет, отчего же! — горячо возразил Мартин. — Я уважаю его. Только мне многое не нравится из того, что он делает и говорит. Хотя я редко с ним спорю. Только по принципиальным вопросам. И считаю его талантливым писателем.
— А он мне сказал, что ты пишешь неплохие картины, — призналась Джекки. — Странно, но в твоем доме я ни одной не увидела.
— Чертов болтун! — вырвалось у Мартина. — Ну вот, снова говорю на твоем языке.
— Да что в этом такого? — изумилась Джекки. — Подумаешь, рассказал о том, что его друг пишет картины. Ты же говорил, что Бадди писатель.
— Это другое.
— Почему другое?
— Ты как ребенок, — раздраженно ответил Мартин и потянулся за чашечкой кофе, стоявшей на стеклянном столике. — Почему, отчего? Есть вещи, которые трудно объяснить, Джекки.
— А ты попробуй. Может, я пойму.
— Прости, не хочется. Во всяком случае, не сейчас.
Даже обижалась она совсем как ребенок. Синие глаза налились печалью, взгляд ушел в сторону, а губы надулись.
Марти уже не испытывал раздражения — напротив, ему стало весело. Почти так же весело, как тогда, на катке. Захотелось растормошить ее, сказать что-нибудь смешное, чтобы губы расправились в улыбку, глаза загорелись той пронзительной искрящейся синевой, излучать которую были способны только эти глаза, глаза Джекки.
Мартин легонько коснулся пальцем пепельного завитка, выскользнувшего из-за ее маленького ушка. Джекки, казалось, ничего не почувствовала. Зато он почувствовал, да еще как. Неожиданно ему захотелось провести рукой по ее виску, пронизанному сеточкой нежно-голубых вен, по бархатистой коже на щеке, мягкой, как лепесток только распустившегося цветка. А потом скользнуть пальцами ниже, к ее подбородку, дерзкому, резкому, решительному, — полной противоположности мягким чертам ее лица и совсем не такому, как у той, о ком он, Марти, сейчас должен думать.