ГУЛАГ, по моему ощущению, устроен вредоносно именно профессионально — т. е. как система пенитенциарного воздействия на обитателей. Он отучает зэков от нормальной жизни. Зэк-бытовик, т. е. человек лагерной массы, убежден, что накормить его обязаны (безвкусной "баландой" и отвратной "сечкой", но это вопрос второй, пан профессор!), что жилое место (пусть на нарах) ему должны предоставить, что одежду (робу, бушлат, кирзовые сапоги) непременно выдадут. Да, надоевшая еда, да. бездарная одежда, да, постылое место в бараке — но все положено, выдается, не зарабатывается. Выдается не бесплатно, нет, ты отрабатываешь это вроде бы на производстве, но в зоне-то чувство, что, работая, ты делаешь это для себя совершенно атрофируется. Зэк работает в зоне не для того, чтоб обеспечить свое существование, а исключительно из страха наказания.
Выйдет он на волю, и ему уже трудно вести нормальную жизнь. Трудно работать, если на заводе или в конторе не угрожают карцером. Трудно рассчитывать свои доходы и расходы — без указаний "отрядника". Трудно организовать быт — без лагадминистрации. Не раз я наблюдал, как ветераны ГУЛАГа возвращаются в зоны — примерно как обычные люди выходят из отпуска на работу: немного с тоской, но, честно говоря, не без некоторой же приятности. Старый круг знакомств, устойчивый быт, привычная, а потому как бы домашняя лямка. Потом снова надоест (как надоедает люба работа за год), но тут опять срок кончится — и опять можно в отпуск на волю…
Последнюю ночь в зоне я почти не спал. Не от волнения. Нелагерная жизнь как раз казалась сном, а кто ж будет волноваться, приготовляясь ко сну?
Просто, допуская, что нужные записи будут обнаружены на обыске бумаг, я учил их ночью наизусть. Черепная коробка — единственный абсолютно надежный тайник для вывоза информации из лагеря. К утру все "пункты" были надежно уложены на стеллажах памяти.
"Подельники Николаи" — Гамула и Гуцул
Утро. Последний раз перед построением на развод прощаюсь с товарищами. Целует Пэнсон. Бессвязно и неожиданно трогательно признаваясь в сердечной привязанности, трясет руку "революционер-коммунист" Герман Ушаков…
Среди прощающихся два пожилых украинца, подельники Николай Гамула и Николай Гуцул. Оба "рецидивисты", оба сидят по второму заходу. Гамула — бойкий, черноволосый, с плутовато косящими глазами, любопытный, как муха и любит изобразить дурачка — но на самом деле как раз неглуп и себе на уме. В войну вступил в польскую армию Андерса, но почему-то не уехал с ней в Италию, а был арестован МГБ и получил тогда 10 лет по 58-й статье. Обстоятельств ареста не знаю — но в 1956 году Гамула был реабилитирован, устроился садовником в совхозе, народил троих лукавых, как он сам, мальчишек — и мог бы, кажется, успокоиться, зажить жизнью, как говорится, равномерно-прямолинейной… Но однажды в бане, где подслушек точно не стояло, я услышал, как Гамула снисходительно поучал земляка-полицая Коломийца: "Не каждому дано быть борцом". Ему это, видимо, было дано на долю: лет через пятнадцать после освобождения вступил в кружок любителей "запретного чтива" во главе с Оксаной Попович. Кроме Гамулы, в кружок входил еще Гайдук (его не знаю, он сидит во Владимирской крытке) и нынешний наш сосед по бараку — Гуцул.