Почему-то заявление о голодовке в "день Красного календаря" они не могут попросту выкинуть вон, а обязательно предъявляют прокурору. Почему — не знаю, у них какие-то свои повадки и обычаи. Главное — вручить заявление. Чтоб его приняли… Пока надзиратель открывает кормушку, чтоб передать завтрак, я быстро, рывком, выбрасываю листок в коридор. Старик в ужасе отшатнулся, вздымая худые ладони — такая неприятность в его дежурство! Теперь осталось только ждать.
Через полчаса — спокойно-размеренный голос дежурного офицера (по моим наблюдениям, хорошего воспитателя — он очень толково обращался с молодежной кодлой). Меня переводят в другую камеру: там нет клопов, зато есть… Боже мой, кровать с одеялом. И у окна — радиорепродуктор!
У надзирателя все еще дрожат руки: "Пусть сначала возьмет еду". Конечно, возьму, с удовольствием отпраздную свою микропобеду — баландой!
Как, братцы, хорошо лежать на кровати!
Свердловское чудо
Свердловское чудо — так я обозначаю туалет в камерах тамошней тюрьмы.
Это — большая дыра в полу, перекрытая крест-накрест двумя металлическими полосами.
…Утром 10 мая, после праздника, пришел в карцер грузный начальник режима, подполковник (в карцер начальство обычно часто заходит, в том его преимущество перед обычными камерами). Лениво полюбопытствовал: "Претензии есть?" — "Я не знаю, как пользоваться этим агрегатом," — указал на дыру. "Ах, это… Когда сходите по-тяжелому, зовите надзирателя, он пустит воду".
Так и делается. На металлическом кресте задерживаются экскременты, тогда зовешь надзирателя, он где-то за стеной откручивает кран, и тонкая, как из рукомойника, струя минут пять-семь все это уносит вниз. А ты лежишь напротив и созерцаешь, и обоняешь.
А канализационная труба идет под полом под всеми камерами сразу, так что отходы одной из камер обязательно пройдут под соседними, ароматизируя их через ничем не закрытые отверстия. И камер — много: целый ряд.
Интересно, кто конструировал хозяйство этой тюрьмы?
Обрывки массовой идеологии
Как у всего на свете, у "свердловского чуда", наряду с перечисленными неудобствами, есть великое достоинство: если умеешь превозмогать свое обоняние, то через эту дыру в полу можно свободно переговариваться со всеми соседними камерами.
Со мной, правда, говорили немного — не о чем. Я — как бы существо с иной планеты. Уже после представления друг другу хлопцы с почтением спросили: "У тебя, может, и высшее образование есть?" Вот уж чего я в себе никогда не ценил — своих "корочек", твердой обложки со вкладышем с оценками, дающей право на занятие определенных должностей. Самые пустые, пропавшие годы моей жизни — студенческие, когда курс лекций всегда начинался со "значения трудов т. Сталина по языкознанию (потом — "по экономике") для…" (грамматики русского языка, введения в языкознание, методики преподавания литературы, иностранной литературы, ПВХО — остальное впишите сами, и не ошибетесь. Собственно сами курсы, естественно, тоже подгонялись под это "покрывало"). Впервые в свердловской камере я натолкнулся на слой людей, которые всерьез эти "корочки" уважали и считали их для себя чем-то недостижимым (потом много повстречал таких же в Ермаке).