Но Мэтьюс на сей раз решил проявить характер.
— Двадцать пять, — заявил он, всем своим видом давая понять, что не отступит ни при каких обстоятельствах. — Двадцать пять и ни цента больше.
— Ладно, — согласилась мисс Спинни. Хорошо изучившая своего патрона, она, как видно, безошибочно знала, когда есть смысл настаивать, а когда благоразумнее уступить. — Пусть будет двадцать пять. Вам этого достаточно, Адамс?
Если уж честно, я был не слишком высокого мнения о своем натюрморте и отдал бы его за куда меньшую сумму, а то и вообще даром. Но не признаваться же было в этом.
— Ну, не совсем достаточно, — сказал я. — Но уж ладно.
— Вы прямо кремень. — Мисс Спинни улыбнулась мне своей холодноватой улыбкой. — Как, впрочем, и я. Потому, наверно, вы мне и нравитесь. Но учтите, — довольно жестко добавила она, — мы потеряли деньги на ваших акварелях. Так что особенно не зазнавайтесь.
Однако тут врожденное чувство справедливости не позволило Мэтьюсу промолчать.
— Ну, это не совсем так, мистер Адамс, — счел нужным уточнить он. — Один из ваших рисунков мы продали. Правда, на остальные покупателей пока не нашлось.
— Вот именно, — кивнула мисс Спинни. — Надеюсь, вы меня правильно поняли, Адамс.
Получив двадцать пять долларов, я распрощался с обоими и, признаться, меньше всего ожидал, что мисс Спинни догонит меня в дверях.
— Если я говорю тридцать, это значит, тридцать. — С этими словами она вложила мне в руку пятидолларовую бумажку.
Я пробовал отказываться, но мисс Спинни была непреклонна.
— Никаких разговоров, Адамс. — Она подтолкнула меня к выходу. — Не раздражайте меня.
Дома я занялся подготовкой холста. Я натянул его на подрамник, смочил водой и нанес мастихином тонкий слой свинцовых белил. Затем я поставил холст сушиться.
После этого оставалось только ждать.
Дженни явилась через два дня. Я услышал на лестнице ее легкие шаги и бросился открывать дверь. И, увидев ее, сразу понял: что-то случилось. Она остановилась на пороге, бледная, подавленная, и несколько секунд молча смотрела на меня, будто не узнавая.
— У нас беда, — произнесла она наконец. — Мама и папа… — И заморгала, пытаясь сдержать слезы. — Их больше нет…
— Знаю, — сочувственно кивнул я и тут же прикусил язык. Я взял ее за руку и ввел в комнату. И стоял, не зная, что сказать. Вдруг подумалось, что надо объяснить ей, откуда я знаю. — Читал об этом, — проговорил я. — В газете.
— Да… — рассеянно отозвалась она. Но я видел: она вряд ли улавливает смысл моих слов.
Я усадил ее в кресло, помог снять пальто и шляпку и уложил их на кровать.
— Прими мое сочувствие, Дженни, — сказал я. И опять мне показалось, что она меня не слышит.