С минуту она сидела, уйдя в себя, в какие-то неведомые мне дали. Потом встала, оправила платье и надела пальто и шляпку. Задержалась на пару секунд перед моим убогим зеркалом и улыбнулась мне прощальной улыбкой.
— Гуд-бай, Эдвин. Я вернусь, как только смогу. Вот увидите, я буду спешить…
Она шагнула к двери, но на пороге снова обернулась.
— Постарайтесь дождаться, — прошептали ее губы. — Постарайтесь дождаться меня.
Иногда человеку остается лишь верить в то, что невозможно понять. Это одинаково справедливо и для мистика, убежденного в реальности чуда, и для ученого, исповедующего бесконечность Вселенной, хотя он и не может ее зримо представить. Ибо мозг наш не в состоянии вместить в себя бесконечность. Пытаясь охватить мыслью безбрежность мироздания, мы все равно подсознательно стараемся нащупать какой-то предел, какую-то опору, без которой дух наш словно повисает в пустоте. И однако — что если ни конца, ни предела действительно нет? Или если, достигнув конца, мы тем самым лишь вернемся к исходной точке?
Моим концом и началом была Дженни. И чем меньше я понимал, как все это может происходить, тем тверже была моя вера.
Она появилась спустя две недели. Всего две — но как же она изменилась с той нашей последней встречи! Когда легко взбежав по лестнице, он вошла в комнату, я буквально замер от изумления. Эта стройная девушка в распахнутом пальто, под которым виднелась строгая серая блузка и длинная, чуть не до пят, юбка, — неужели это правда Дженни?!
Она по-своему поняла мое замешательство.
— У меня в этом одеянии ужасно тоскливый вид, да, Эдвин? Ненавижу их дурацкую форму. Но ничего не поделаешь, они заставляют нас ее носить… Ой, я же не сказала самого главного! — Она хлопнула себя по лбу. — Я же теперь в пансионе. Тут недалеко, под Пикскиллом. Вместе с Эмили. Меня определила туда моя тетя.
— Я уже догадался, — кивнул я. — Но как ты выросла, Дженни! Прямо не узнать…
Действительно, в облике ее уже ничто не напоминало о встретившемся мне так недавно — или так давно — ребенке. Теперь это была уже девушка, пожалуй, еще чуть угловатая, но в движениях ее, в лице, во всей фигуре сквозила пробуждающаяся женственность. И я подумал, что с портретом надо поторопиться, а то будет поздно…
— Наконец-то дождался тебя, — радовался я, помогая ей раздеться. — Ну что, может, не теряя времени, начнем?
Она заняла свое место в кресле. Но меня смущала ее серая блузка, выламывающаяся из моего замысла. В конце концов мы решили, что она прикроет ее собственным пальто.
— А черное платье допишу потом, — пообещал я. — Это можно сделать и без тебя.