оглушительно хохоча над какой-то полупристойной шуткой подвыпившего приятеля. В тот вечер он успел основательно набраться — как — никак наконец-то продал те самые золотые часы вместе с цепью и теперь обмывал успешно провернутое дельце. Торгуясь с покупателем, он в какое-то мгновение захотел было всучить ему и перстень, но потом все же передумал. И в самом деле, приглянулся ему этот камень, было в нем что-то такое, что словно притягивало к себе, а потому он все же оставил его. Несколько дней перстень пролежал у него дома, но теперь, когда появился реальный повод повеселиться, он решил нацепить его на палец и прийти в бар в обновке. Кстати, кольцо оказалось ему чуть маловато, и потому даже если бы он захотел снять его потом, вряд ли это удалось бы ему с первого раза. Впрочем, он тут же убедил себя в том, что, похоже, провидению было вольно сделать так, чтобы он теперь уже никогда не расставался со столь дорогим украшением.
— Эй, приятель! Что-то у меня в кружке уже давно ничего нет! А ну, плесни еще! — пьяным голосом прокричал он, грохнув оловянной кружкой по грязному столу.
Неожиданно он встал и направился к дубовой стойке. Пьяные глаза его уставились на помощницу бармена Сэлли, молодую, дородную женщину. Он уже собирался влить в себя очередную порцию хмельного напитка, когда взгляд его внезапно наткнулся на вошедшего в пивную Томаса Картера.
— Эй, Том, друг мой разлюбезный, а ну иди сюда! Я хочу выпить с тобой! — опять же не столько позвал, сколько прокричал он.
Томас протиснул свое массивное тело сквозь ряды шатающихся на нетвердых ногах завсегдатаев бара и остановился рядом с напарником.
— А что, и в самом деле, почему бы не выпить немного… — сдержанно произнес он своим низким, чуть хрипловатым голосом.
Впрочем, вскоре и он немного повеселел — пиво подействовало даже на такого гиганта, как он, и потому Томас тоже стал негромко похохатывать над анекдотами, которые травил сосед по стойке. Однако в какое-то мгновение, когда Сэмюел совсем уже разомлел от глубокого выреза на платье вертевшейся здесь же Сэлли, Томас неожиданно помрачнел, и от ненадолго поселившейся на его лице улыбки не осталось даже слабого воспоминания.
Разумеется, он был совсем не пьян, а потому без труда разглядел появившееся на пальце Сэмюела дорогое украшение, источавшее из своих глубин темно-зеленое сияние. Томас прекрасно помнил этот перстень. Да и разве мог он его забыть, если ему столько раз приходилось видеть этот самый перстень на пальце доктора Эдмундса, когда тот перебинтовывал ему очередную рану на руке или подносил к губам смертельно больной матери чашку с целебным отваром. Наконец он медленно оторвал взгляд от зеленого камня и посмотрел на Сэмюела. Глаза напряженно сощурились, пухлые губы сжались в тонкую полоску, и он почувствовал, что в груди закипает и вздымается волна горячего гнева. Однако Томас все же переборол в себе первый его напор и решил выждать некоторое время.