Парикмахер из города уложил ее упрямые светлые кудри в прическу, идеально соответствующую диадеме и фате. Пришел дядя Джо, в чью обязанность входило вести ее к алтарю, и водрузил на ее голову бриллиантовую диадему, к которой тетки, улыбаясь, прикрепили пышную фату.
— Фамильная реликвия, — объявил дядя. Теперь она принадлежит тебе. Так же, как все бриллианты семьи Алессандро и многое другое, что Джо покажет тебе в ближайшие дни.
Грэйс перепугалась. Она впервые осознала, что в ее жизни многое меняется. Ей предстоит не один только этот день, в который она чувствовала себя принцессой и должна была соответствующим образом держаться. Ей предстоит еще масса всего, что она пока никак не могла оценить.
Джо она увидела только в церкви, которая была чудесно украшена и освещена бесчисленными свечами. Грэйс казалось, что она видит сон. Множество людей, пришедших пожелать Джо и ей счастья, и церемония, проходившая на чужом для нее языке, совсем сбили ее с толку. Но Джо, к которому ее наконец подвели, вселял в нее уверенность. Когда Грэйс заглядывала ему в глаза, то понимала, что все в порядке и она поступает правильно.
Первые дни и ночи своей супружеской жизни Грэйс и Джо провели на вилле на острове Капри. Все, что раньше было прекрасно, стало еще лучше. Джо носил ее на руках, и Грэйс наслаждалась новой близостью, возникшей между ними.
— Мы — муж и жена, — задумчиво сказала она, когда однажды вечером они на частном пляже своей виллы обнаженными любовались закатом. Джо обнимал ее за талию, а она ласково поглаживала его шею.
— Да, муж и жена. — Джо посмотрел на нее счастливыми глазами. — Начало. Мы — начало новой семьи.
Солнце исчезло за горизонтом, Джо поднял Грэйс и понес в дом. И пока море и небо еще театрально догорали в последних лучах утонувшего солнца, он любил ее пылко и в то же время с такой деликатностью, что Грэйс открывала все новые, ранее неизвестные ей самой грани собственной сексуальности.
— Я люблю тебя, — сказала она чуть позже и безмятежно прижалась к нему.
Пока они были на Капри, будущее казалось простым и безоблачным. Грэйс не могла представить себе, чтобы что-то омрачило их счастье. Тем сильнее оказался для нее шок, когда все вдруг изменилось.
Они почти никуда не выходили. Джо уезжал из дома утром около десяти, а возвращался поздно вечером, иногда после одиннадцати. Когда Грэйс призвала его к ответу, он искренне удивился и обвинил ее в неоправданной ревности.
— Я не ревную, — защищалась Грэйс. — Но мне скучно. Почему я не могу присутствовать, когда ты встречаешься за ужином с деловыми людьми? Почему мы больше не ходим на танцы, как раньше?