От удара о воду он потерял сознание, а когда очнулся, в легких уже было целое море. Плюс жесткий контакт с камнем, торчащим из воды, добил окончательно. Какие-то силы неведомого происхождения, отхлестав по мозгам, заставили очнуться. Но делать что-то правильное и полезное Павел уже не мог. Туловище приняло горизонтальное положение, конечности разъехались, в таком виде его и выплеснула волна на отстоящий от берега островок в виде одинокого окатыша. Он кашлял, бился челюстью о камень. Захлебывался, когда волны окатывали с головой. От перманентных сотрясений сознание чуть-чуть забрезжило, Туманов подтянул под себя ноги, оперся на вытянутые руки – эдакая русалка в порту Копенгагена. Снова растянулся – но уже не так, чтобы ударяться головой, а в легкие теперь иногда поступал воздух…
Он почти не помнил, как скатился с камня и брел к берегу, обнимая гигантскую медузу – скользкое желе с отростками. Брести (или плыть) было, в сущности, метра четыре. Временами сознание включалось. Павел полз по берегу, шатался среди дымящихся останков «Мерседеса» и даже мысль отметил полезную – нельзя оставаться в этом местечке с грудой железа – скоро к месту падения начнут съезжаться экскурсии, а ты как-никак покойник, и не стоит твоих врагов убеждать в обратном.
Он привалился к скале, посмотрел наверх… и дальше пришлось передвигаться ползком, поскольку ноги не держали. Он полз по мягкому песку, едва ворочая отбитыми ногами, карабкался на каменные барьеры, преграждающие дорогу, терял сознание, снова приходил в себя. Где-то по курсу уже маячили хижины рыбацкого поселка – убогонькие, на высоких сваях, похожих на куриные ножки, кое-как сколоченные из досок, обмазанные глиной.
Павел полз по глубокой канаве, обитой горбылем, по рыбьей чешуе, по кишкам морских тварей и почти не воспринимал чудовищный запах, царящий здесь. Запутался в обрывках сети, валяющихся на подступах к сараю, так и полз в обрывках, вскарабкался на дощатый настил – весь в чешуе, как жар горя…
Он очнулся от хриплого лая, открыл глаза – и не смог ни испугаться, ни отпрянуть. На него бросалась огромная и, безусловно, бешеная собака – вся в коростах, волдырях, сверкала воспаленными глазами. Ее оттаскивал за ошейник перепуганный мальчуган в лохмотьях и с большими глазами. Туманов закрыл глаза – может, видение само исчезнет? И, кстати, исчезло. Когда он снова очнулся, то как-то не почувствовал себя обглоданным бешеным зверем. Но все болело. Над ним склонялась девушка в простеньком платье (он решил было, что сшитом из картофельного мешка) – заглядывала в глаза, отводила зачем-то веки, что-то быстро и тихо говорила. Ее черные как вороново крыло, волосы были стянуты резинкой на затылке, широкое лицо, скуластое, глаза небольшие, но удивительно круглые, на шее висело ожерелье. Она закатала ему рукав, щупала зачем-то пульс, расстегивала тесный камуфляж, прикладывала ухо к груди. Ну точно специалистка по излечению редких болезней, решил Туманов. Девушка слезла с настила, попятилась из сарая – она была маленькая, широкая в кости. Павел со скрипом повернул голову, стал смотреть, как она что-то втолковывает мальчугану с большими глазами, неустанно тыкая пальчиком в его сторону. Собака не гавкала – стояла, прижавшись к мальчишке, и заразительно зевала. Впрочем, временами вспоминала о наличии чужака, косилась в его сторону и приглушенно ворчала. Она уже не казалась такой ужасной, как в момент пробуждения.