— Я не верю этому, Лиззи. Верно, началось все с дружбы, но потом превратилось в нечто иное. Вы же поговаривали о свадьбе.
— Да никогда!
— Ты дождалась, пока он окончательно не втюрился в тебя, а потом взяла да отшила его.
Элизабет отрицательно помотала головой.
— Нет… Нет!
— Ты унизила его, выставила на посмешище, замучила его своими изменами.
— Калеб, перестань! Перестань! Неужели ты и правда думаешь, что я способна на такое?
Ее глаза жгли слезы негодования. На щеках выступили красные пятна.
Калеб выдержал ее взгляд, даже увидев, как дрожат у нее губы, даже когда с болью осознал, что именно так задело ее: не обвинение его брата, а то, что он, Калеб, безоговорочно поверил словам Дэвида и не доверяет ей.
Глубоко вздохнув, Калеб постарался укрепить свою решимость и заставил себя посмотреть на Элизабет, хотя интуиция подсказывала ему отвернуться и не видеть неприкрытого страдания, написанного на ее лице.
— Все это было для тебя наскучившей игрой, Лиззи, не так ли? Просто тебе захотелось посмотреть, до какой степени ты можешь манипулировать человеком, сможешь ли довести его до ручки. Тебя это развлекало? По крайней мере, финал оказался достаточно драматичным! Должно быть, это чертовски лестно, когда из-за тебя кончают самоубийством. Есть о чем поболтать в салоне красоты.
Спокойное выражение ее лица разочаровало Калеба.
Он первым отвел взгляд. Сомнения, как кислота, разъедали его душу. Он прямо-таки ощущал их кислый вкус.
Элизабет ответила спустя целую вечность:
— Калеб, ты должен знать: твой брат был эмоционально неустойчивым человеком, легко поддающимся чужому влиянию.
— Дэвид, возможно, был немного… неуверенным в себе, но он не был таким растяпой, каким ты пытаешься его представить.
— Я подозреваю, что ты плохо его знаешь, наверное, потому, что вы редко виделись в последние годы.
Она не смогла бы ранить его больнее, даже если бы швырнула в него этот кирпич. Калеб слишком хорошо понимал, как мало времени он уделял своему младшему брату, который рос без отца и смотрел на него, Калеба, снизу вверх. Дэвид рос и воспитывался под влиянием их слабохарактерной матери, полностью погруженной в себя. Калеб был самым близким человеком, с которого мальчик мог брать пример. Но когда Дэвиду было десять лет, Калеб уехал в Вест-Пойнт, и с тех пор они редко виделись.
И если Дэвид оказался менее мужественным, чем ему следовало быть, разве нет здесь вины старшего брата? Этот вопрос терзал Калеба все время после гибели Дэвида.
Не поторопился ли он приписать самоубийство брата тому, что Лиззи его оставила? Не слишком и быстро поверил он в эту историю? Конечно, куда проще было обвинить некую безымянную, безликую сердцеедку, чем признать свои собственные ошибки. Насколько проще было обвинять ее, пока он не увидел ее во плоти — находчивую, сообразительную женщину, искусительницу с темными глазами, знающую толк и во французской кухне, и в игрушечных ракетах.