Не знаю, какими «высшими» соображениями это было продиктовано, но к делу в качестве обвиняемого был привлечен и Шуйский. Помню, военный прокурор, имеющий о подводной лодке лишь книжное представление, обвинял его в том, что, будучи старшим командиром, он покинул корабль не последним, нарушив тем самым Корабельный устав. Напрасно объяснял Шуйский, что он был сбит с ног и выброшен за борт. «Вы должны были влезть на лодку и спуститься вниз, чтобы руководить действиями команды по борьбе за живучесть», — настаивал прокурор. Шуйский пытался доказать, что за сорок пять секунд, прошедшие между столкновением и гибелью лодки, он при всем своем желании физически не мог сделать этого. Но что значил здравый смысл по сравнению с бюрократической силой формального обвинения, приведшего в действие тяжелые колеса судейской машины!
И случилось страшное: вместе с капитаном траулера Шуйский был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.
Едва оправившись от ошеломления, вызванного чудовищно несправедливым приговором, мы, группа подводников, сели за коллективное письмо Сталину. Нам казалось, что мы обращаемся к высшей справедливости. Но должен признаться, на ходе наших мыслей не могли не отразиться прошлогодние события, да и вообще официально принятое в то время воззрение: если человек осужден, значит, о его невиновности не может быть и речи. Открыто оспаривать это значило подвергать известной опасности и себя — можно было заслужить упрек в опорочивании советского правосудия или, в лучшем случае, в примиренчестве и притуплении бдительности.
Одним словом, хотя мы и не считали Шуйского ни преступником, ни вообще в чем-либо виноватым, в письме к Сталину мы не отрицали его вины и просили лишь о помиловании и снисхождении. Письмо было передано кому-то из отпускников, с тем чтобы опустить его в Москве. Не знаю, дошло ли оно до адресата или застряло в канцелярских фильтрах. Во всяком случае, было кем-то рассмотрено. Первым симптомом явились вызовы к начальству: нас сердито пробирали за писание «всяких там писем» и вообще за то, что мы суем нос не в свое дело. А спустя некоторое время пришло помилование: и Константину Шуйскому и капитану траулера расстрел заменили десятилетним заключением. И виновник катастрофы и потерпевший снова были сравнены в наказании. Но и это не омрачало нашей радости: главное — жизнь Кости была сохранена.
Шуйский отбывал наказание в лагерях близ Мурманска. Его вскоре расконвоировали, и наши иногда встречали его в городе, куда он попадал по транспортным делам — это была его лагерная профессия. Костю не забывали на бригаде. И когда началась война, было написано ходатайство, чтобы Шуйского, как опытного военно-морского специалиста, временно освободили для участия в боевых действиях флота, дабы он мог кровью смыть содеянное. Ходатайство было удовлетворено. Так «из мест заключения» прибыл к нам на бригаду Константин Матвеевич Шуйский «с отбытием оставшегося срока наказания после войны».