Он отнес се наверх в номер и положил на кровать. Он стащил с нее платье, трусики и чулки и попытался опять привести ее в чувство, но не сумел. Тогда он пошел в ванную и принял душ, чтобы смыть с себя запах рвоты. Выйдя из ванной, он в последний раз попытался растормошить ее, решив, что, может, ее нужно хорошенько трахнуть. Но она не возбудилась. Зато он сам возбудился и подумал, что заслуживает хорошего траха на прощанье. Должен же он получить компенсацию за то, что приволок ее в гостиницу. Да, черт побери, оставь он ее в баре, любой паршивый мексикашка в этом чертовом Мехикали счел бы своим долгом отделать ее где-нибудь на заднем дворе. Он снова дал ей пощечину — несильную, но ощутимую. Она не шевельнулась. Он ущипнул ее за грудь. Никакой реакции. Тогда он прекратил обхаживать ее и занялся собой. Алкоголь и секс. Полный разврат! А почему бы ему не поразвратничать с ней?
Он еще больше возбудился от самой этой мысли и от необычности предвкушаемого ощущения — ведь он никогда еще не проделывал ни с кем ничего подобного! И он яростно стал дрочить и наконец изверг струю семени прямо ей на грудь. Он с любопытством наблюдал, как сперма стекает между ее грудей. Ну, подумал он, ты теперь чемпионка мира по сексу. Он оставил на столе пятьдесят долларов — ей хватит, чтобы добраться до дому, — и покинул ее навсегда.
Непосредственность, открытость, бесхитростность — называйте как хотите эту невинную простоту, которую обычно хотят увидеть в детях — и видят! — не думая, так это или нет. Естественно, никому не придет в голову предположить, что ребенок, такая кроха, обладает сухим расчетливо-трезвым рассудком или может использовать в своих далеко идущих планах детей и взрослых так же, как карточный игрок подсчитывает в уме очки, загадывает будущие ходы, скидывает лишние карты, берет взятки, перебивает козыри, блефует. В особенности, вряд ли кто может подумать, что на такое способна маленькая девочка.
А она была способна и знала об этом, и еще знала, что она симпатичная, прелестная и что ее прелесть — эти золотые кудряшки, яркие голубые глазки и остренький носик — взрослые воспринимают как несомненный признак ее невинности, и она пользовалась этим тоже, как карточный игрок пользуется джокером. По-своему, конечно, это все было очень невинно: она ведь просто играла, как другие дети играют в куклы или кубики, но играла в игры, в которые ее научили играть и в которые играли те, с кем она жила. В конце концов, она же была приемной дочерью, и ей пришлось учиться искусству завоевывать внимание и любовь в семье, соревнуясь со своим сводным братом, когда тот появился на свет. Но даже и до его рождения она усвоила, до какой степени можно испытывать небезграничное терпение отчима, и как можно воспользоваться его благодушием, и в каких пределах можно на него положиться. Это было похоже на игру. Но это была вовсе не игра, совсем не игра. В мире для нее не было ничего серьезнее отчаянных попыток удержаться в этой семье, прижиться в ней и никогда больше не возвращаться в школу, где она провела так много долгих и унылых лет. Интернат? Школа? Да нет — сиротский приют! Но как бы там его ни называли, она ни за что туда не вернется, ни за что не согласится, а ведь сколько раз уж ей предлагали!