— У одного из нас — это точно, — сказала она.
Эта ее реплика вряд ли могла вызвать у него подозрения. Шутка в ответ на шутку. Но выражение задумчивости на ее лице отнюдь не казалось шутливым. На самом деле она старалась скрыть свои чувства. Все это было вовсе не смешно.
Если уж она беспокоилась, значит, было о чем. Она далеко не глупая женщина. Он это заметил и занес в свою тайную книжечку для заметок. Он беспокоился за нее, потому что она ему нравилась. И он понимал, что если статья в журнале получится не такой, как хотелось бы Мередиту, у него теперь есть повод для оправдания.
Дело было не в самой Джослин, а в том, что она приехала именно сейчас. Вот что беспокоило Карлотту. И отъезд Мерри, и разговор с Мередитом о ее аборте — все это было еще слишком свежей раной в душе, которая не успела зарубцеваться. В последнее время и Мередит, и она были словно два оголенных нерва. И Джослин сейчас — как соль на эту свежую рану. К тому же, сама того не подозревая, Джослин сумела ранить Карлотту еще раз.
Это ее замечание о Фредди, например, вроде бы такое невинное — ведь Карлотта не могла и мысли допустить, что Джослин знает. И мысли допустить не могла. Точно. Точно. Ведь просто в шутку или словно упражняясь в беспричинной жестокости, она выпалила: «Фредди такой чудак. Какая-то балерина мне однажды сказала, что любит держать возле себя педика, чтобы он зажигал ей сигареты и бегал в аптеку за «тампаксом». И эта мимолетная улыбочка и язвительный смешок! О, это было ужасно. Они сидели вечером в гостиной, попивали куантро и болтали. Она с Фредди ушла в дальний угол, чтобы Мередит и Джослин могли спокойно проводить интервью. Фредди что-то рассказывал, пытаясь ее смешить, — обычные свои глупости. Нет, он тут не при чем. Просто у нее было такое чувство, может быть, совершенно необоснованное, что те двое там, у стены, занятые беседой, — вполне здоровы, а эти два уродца, два калеки, сидящие здесь, никому не нужны и словно отгорожены от них, здоровых, сеткой. Колючей проволокой. Она, вспомнила, что читала про доктора Менгеле из какого-то концентрационного лагеря, как он отдавал приказы кивком головы направо и налево: кивок направо означал смерть, кивок налево — жизнь. Мучительная, но все же жизнь. И она все никак не могла отогнать от себя мысль, что какой-то Менгеле кивком головы приговорил Мередита и Джослин к жизни, а ее и Фредди — к смерти. И еще эта мерзкая шуточка Джослин в конце вечера!
Нет, дело вовсе не в Джослин. Она все время это себе повторяла и даже уже поверила, что дело совсем не в Джослин. Отчего ей стало еще хуже. Любая женщина, любая толковая, практичная, удачливая, самоуверенная и напористая женщина, появись она в их доме, могла бы вызвать у Карлотты те же эмоции.