Негусто, — усмехнулся Городецкий, выдвигая ящик и доставая такую же сумму.
Через несколько минут двести долларов, принадлежавших Городецкому, перешли к Андрею.
Альберт Георгиевич выложил пачку «зеленых», отделил четыре бумажки, внимательно следя за тонкими нервными пальцами Васильева, тасующего карты.
Беру.
Пожалуйста.
Еще.
С удовольствием.
Хватит. Прошу.
Двадцать одно.
Городецкий молча отслюнявил восемь бумажек.
Быть может, вы? — протянул сопернику колоду Андрей Васильев.
Работай!
Андрею не понадобилось и получаса, чтобы вся пачка была передвинута на его сторону. Городецкий схватил телефон.
Фима? Не уехал? И не собирайся! Поднимись ко мне! Захвати пару колод карт и деньги! Сколько-сколько?! Сколько есть! Вам ничего не говорит имя Ефима Ароновича Фишкина? — бросив трубку, обратился он к Андрею.
Ничего.
Странно. Весьма уважаемый человек на катранах. Может быть, самый уважаемый...
Я не бывал на этих ваших сборищах...
Ну почему же сборищах? — возразил Городецкий. — Собираются вполне приличные люди, крупные суммы... Нет, вы не правы. Катраны — это вполне солидно, пристойно...
Городецкий поднялся, открыл бар.
Что пьете, господин Вест?
Все. Но лучше водку.
На столе появилась водка, хрустальные рюмки, икра, бородинский хлеб в целлофане, балычок.
За знакомство.
Дай Бог, не последнюю, — улыбнулся Андрей.
Вошел Ефим Фишкин, невысокий, упитанный мужчина с блестящими черными глазами, приветливо открыл полные губы в широкой улыбке:
Пьем-с?
Обмываю проигрыш, — кивнул на деньги Городецкий.
Любопытно, — потирая руки, сказал Фишкин. — И много проиграли, Альберт Георгиевич?
Сколько было.
Восемнадцать четыреста, — сказал Андрей.
Вы же не считали!
Зачем? И так вижу.
Пригласил тебя. Накажи господина Веста, Фима.
Как сказать, как сказать...— хмыкнул Фишкин. — Накажи! А если он меня накажет?
Вы пришли играть? — спросил Андрей.
Если друг просит...
Тогда я играю на все.
Может быть, начнем с полтинничка? С сотенки?
Нет времени. Я и так уже задержал господина Городецкого.
Играй, Фима, — строго сказал Альберт Георгиевич.
Фима с треском вскрыл колоду, шелестнул картами, сделал несколько простеньких пассов, глядя на Андрея, который совершенно не обратил внимания на движения пухленьких рук Фишкина. Городецкий сел в широкое кресло так, чтобы хорошо видеть Андрея, не упустить мельчайших его действий, выражения глаз, лица, вообще всего его облика, но ничего особенного он так и не приметил, если не считать отрешенности и углубленного взгляда игрока. Но таких, отрешенных и углубленных, Городецкий на своем веку повидал немало.