человек, и ничто человеческое мне не чуждо.
— Полно, полно вам, партайгеноссе, — вслух проговорил Адольф Алоисович. — Есть, конечно, и иные кандидаты, на вас свет клином не сошелся, незаменимых людей нет, как любит приговаривать мой друг Йозеф.
Но у вас есть опыт. А опыт решает все.
— Опыт есть, — вздохнув, согласился я. А фули было делать? — И все-таки дополнительное напряжение. Мне его и в Товариществе хватает. Вот типографщики опять забастовали, вернули из набора «Вечного Жида» ибанцы… А еще названным братом меня величают… Я ведь к ним со всею душой…
— Степана Ивановича мы возьмем на себя, — уверенно сказал Гитлер. — Ваш Король — всего лишь человек, да еще и родом из Западной Украины, вроде как иностранец в России, если судить по дерьмократической раскладке. В основе Король — человек хороший… Вы еще крепко подружитесь с ним, обещаю.
А с напряжением вопрос решим, найдем вам помощника помоложе. Как вы насчет собственного двойника? Образца, скажем, шестьдесят восьмого года…
Когда он возник в нижнем буфере Центрального дома литераторов, я сидел в компании Димы Королева, заместителя моего по идеологическим вопросам, Владимира Успенского, автора романа «Тайный советник вождя», а также литературного корифея и историка Вадима Кожинова.
С последним я встречался впервые, хотя много слыхал об этой своеобразной личности, заочно проникнувшись к нему искренней симпатией. Сейчас он читал мои романы «Вторжение» и «Мясной Бор», но чтения не закончил, и потому разговор наш имел предварительный характер, вроде как для первого знакомства.
Успенский принес мне знаменитый роман о Сталине, отдаривал за «Вторжение», роман я вручил ему, когда встретились 12 апреля на восстановительном собрании писателей-коммунистов.
В двойнике узнал себя сразу.
Немного забавно было наблюдать, как тот Станислав Гагарин, стараясь скрыть естественную растерянность, обводил глазами сидевших за столиками обитателей Писдома.
От фюрера я знал, что двойник был создан десятого апреля, и вот уже более двух недель обитает в Москве, предоставленный самому себе с тем, чтобы самостоятельно понять произошедшее с Россией. Но сегодняшним утром, когда мы шли с немецким вождем до Перхушкова, где я садился на электричку, фюрер сказал мне, что двойнику внушат придти в Писательский дом. Там и состоится, так сказать, историческая встреча.
Мы встретились глазами, и я улыбнулся Стасу Гагарину из шестьдесят восьмого года.
Не раз и не два, сталкиваясь с бестолковостью, относительной, конечно, собственных замов, я восклицал в сердцах: