– Не разболтает – у него резона нет: Бориска в психушке, улик против нас нет, а я – на неопределённое время исчезну в неизвестном направлении. А на нет, как известно, и суда нет: через месяц другой вообще всё забудется.
– А как же…я? – робко спросила Наденька, не сводя с меня своих огромных изумрудных глаз, в бездонной глубине которых, как в буре смешались тревога и вера.
– Да, а как же помолвка, свадьба, наконец? – поддержал в вопросе Кузьмич дочь, я же уже всех наших пригласил, даже Василича – будь он не ладен.
– Не переживайте, родные мои – всё будет…и с участковым улажу, но…позже: ведь я… люблю тебя… Наденька и беспредельно уважаю твоего отца… И – клянусь: что бы мне это не стоило – приложу все силы, что бы впредь ваша жизнь была счастливей и достойней! – вырвалось из меня, под давлением давно сдерживаемых чувств, как из рупора громкоговорителя что-то вроде присяги.
– Эк тебя, зятёк разобрало, – неожиданно расчувствовался Кузьмич, – словно на митинге, а впрочем, спасибо на добром слове: и дай Бог всем нам удачи, – печально выдохнул Кузьмич, – значит, опять улетаешь?
– Увы…- грустно кивнул я поникшей головой, – через час межгалактический тоннель времени закрывается, и мне кровь из носу надо быть на звездолёте…иначе…
– Понятно…- согласился о чём-то крепко задумавшийся Кузьмич.
– Наденька, а ты…ты… будешь меня ждать? – осмелился я задать, возможно, самый важный в жизни вопрос.
– Да…- прошептала она голосом такой нежности, грусти и при этом бескрайней веры, что у меня сжалось сердце и перехватило дыхание, – а ты… скоро вернёшься?
– Я…честно, Наденька, не знаю: может через неделю, может через месяц…может…, но вернусь обязательно – верь мне, милая…- едва выговорил я сдавленным от чувств и напряжения голосом нужные слова.
– Я верю тебе…- чуть громче ответила Надежда, украдкой смахнув с ресниц проступившие слёзы неминуемой разлуки.
– Нда… прям, как в кино, ядрёна кочерыжка, – кашлянул смутившийся трогательному моменту Кузьмич, и снова закурил, тяжко вздыхая и охая.
– Да, чуть не забыл – я ж вам подарки привёз…- невольно разрядил я гнетущую паузу, вспомнив про собранные в пещерах Тибета драгоценности, которые неприятно оттягивали внутренний карман и постоянно давили на впалую грудь; и я аккуратно высыпал их на самый большой пенёк.
Невероятно-чистого блеска алмазы, нежно-алые рубины и небесно-бирюзовые сапфиры, которые тысяча цветной мозаикой отражали свет мерцающих звезд, золотистой луны и вальсирующего огня костра на минуту заворожили нас своей вселенской красотой. Мы стояли, как парализованные, не сводя очарованных глаз со сверкающего произведения мирового искусства, где его творцом выступила сама Природа, каждый думая о своём, сокровенном.