– Так не видать не рожна, на зорьке-то всяко лучше…
– Не скажи… глянь звезды как разгораются, да и Луна как прожектор светит – так даже сюрреалистичней будет, – ляпнул я не к селу ни к городу.
– А…, – махнул он рукой, – вас городских не поймешь…и вообще странный ты нынче, вон с часов глаз не сводишь – небось свидание…, а то сю…р…ризм какой-то выдумал…и когда только успевают? – пробурчал по-стариковски егерь, по привычке хитро прищуриваясь.
– Да нет…, что ты…просто…природа…вода, всё такое… – невразумительно замямлил я, краснея, как школьник, которого учитель застукал со шпаргалкой, благо, что в наступающих сумерках изменяющийся цвет моего лица было не разглядеть.
– Ну-ну, – покровительственно усмехнулся он, – ладно…не тушуйся – дело молодое, – и подробно рассказал, как дойти до вожделенной пристани.
Сердечно поблагодарив Кузьмича и простившись с ним, мы разошлись в противоположные стороны, как в море корабли. Я уже не стал мучить и угнетать себя безответным вопросом: откуда егерь всё насквозь видит и знает, так как любовь вновь наполняла мои паруса надежды, и я нёсся по упругим волнам настоящего в неведомое, но столь страстно алкаемое мною будущее.
– Федь! – вдруг, как шрапнель раздался прокуренный голос Кузьмича.
– Что?! – вздрогнул я и настороженно обернулся, предвкушая какую-нибудь неприятность.
– Нагуляешься, ключ от крыльца под половицей! – назидательно прокричал предусмотрительный егерь.
– Ладно! – с облегчением крикнул я ему в ответ и как мальчишка рванул по заволакивающей хрустальной росой тропинке к реке, в мгновение, исчезнув с его прищуренных, добрых глаз.
Не чуя под собой ног и, невзирая на сгустившиеся сумерки и не знакомую местность, я едва не летел над тропинкой, сквозь густой перелесок к Волге навстречу своей любви, и, как и следовало ожидать, в очередной раз поплатился за свою беспечность. На одном из поворотов я зацепился за какой-то предательски торчащий корешок, и, описав в воздухе что-то вроде мёртвой петли, точнёхонько спикировал в пенёк и, обняв оного, как случайно встреченного в тёмной подворотне друга пролежал, по-видимому, с минут пять, приходя в сознание. Очнувшись, я ошарашено взглянул на единственный видимые для меня в мироздании источники света – луну и звёзды и тотчас же ощутил, как мой левый глаз буквально заплывает сочной гематомой, границы которой грозили расползтись на вторую половину лица.
Густо внутренне обматерив себя, что случилось со мной впервые, за приобретённую на Земле безалаберность, я привстал и как одноглазый пират, налетевший в ясную погоду судном на скалы со злостью на всё и вся внимательно осмотрелся. По счастью, если к этой не вынужденной травме зрака можно придать смысл этого слова, остальные члены моего бедного тела были целы, если не считать нудящую боль в правом колене, которое через разодранную над ним штанину отсвечивало как свежее надкусанное яблоко. Вопреки фундаментальным принципам уважения к окружающей природе свойственным культурному индивидууму и привитым мне цивилизацией с детства, я плюнул с досады на пень и, стиснув зубы, один из которых безнадёжно шатался, похромал дальше, к пристани аккуратно ступая по извилистой тропинке. Покинув, наконец, оказавшийся для меня фактически прифронтовой полосой перелесок, я с облегчением восхищённо вздохнул, так как передо мной предстала воистину фантастически красивая картина, чувства наслаждения от которой во многом компенсировали мне физические увечья и моральные страдания, так глупо приобретённые с четверть часа назад.