Войдя на крыльцо, Наденька тут же пошла к Машеньке в дом; я же, проводив её растерянным взглядом, неожиданно для себя ещё раз поздоровался с егерем, который хмурым сидел за столом и о чём-то сосредоточенно думая, густо расточал аромат самосада.
– Виделись, – резонно заметил он, и начал основательно гасить недокуренную козью ногу об импровизированную пепельницу из-под консервированных бычков в томате, – ну, что скажешь…инженер-конструктор…
– А что сказать-то? – вновь бестолково впал я в ступор недопонимания текущей напряжённой атмосферы, сильно гнетущую душу Кузьмича.
– Ну, не про Бориску же убого я тебя, Федь, спрашиваю: мне на него наплевать, растереть и забыть…- весьма резко ответил егерь, пристально вглядываясь мне в глаза.
– Так вы…ты…про Наденьку? – спохватился я, сбиваясь от нахлынувшего волнения.
– А то про кого же! мне, если честно, Фёдор Фомич, и твои эксперименты в сравнении с судьбой дочки – дело десятое, хотя и интересное.
– Так у нас с Наденькой, Надеждой Ивановной то есть – всё серьёзно, хоть у неё спросите…спроси, – так и не смог я подавить в себе волнение одновременной торжественности и ответственности момента.
– Побожись! – напирал егерь, требуя еще более весомых доказательств моему намерению.
– Вот тебе крест, – не задумываясь, ознаменовал я себя перстами, тем не менее, подсознательно отдавая себе отчёт, к чему этот традиционный и святой ритуал обязывает.
– Ну, коли так, – выдохнул Кузьмич полной грудью скопившуюся от напряжения переживания боль, – другое дело – я тебе Федь, как себе верю – даже не знаю почему – хочешь режь меня, а хочешь – полосуй.
И он в чувствах, еле сдерживая слёзы отцовской радости за дальнейшую судьбу дочери, крепко обнял меня и трижды, как заведено на Руси с испокон веков, расцеловав меня, позвал Надежду, которая как мотылёк на свет выпорхнула к нам и без лишних расспросов сразу всё поняла.
– Эх…по-хорошему – обмыть бы такое событие, да жаль нельзя – завтра…на зорьке, да почитай что уже сегодня – работа важная, так что ли зятёк? – подмигнул он мне весело отчего мы с Наденькой зардели как маки.
– Так точно! – тем не менее, успел я взять себя в руки, подражая любимой воинской риторики Кузьмича.
– Ну, ладно! так и порешим значится: завтра помолвку отметим, ну и заодно, дай Бог, успех нашего общего, государственного дела, а теперь – спать, – поставил точку счастливый егерь в обсуждениях удивительных и пёстрых событий уходящего в историю дня.
Вот так всего в пять минут я де факто стал суженым Наденьки, доселе особенно не задумываясь: как мы будем жить, где, на что, а если Бог детишками наградит, то каковы они будут…и т.п. А ведь по-своему прав был зловредный председатель, и эта тяжёлая мысль очередной занозой застряла во мне, и ноет не проходящей болью до сих пор, но, об этом – позже: слишком серьёзная и больная для меня тема.