— Она должно быть богата, — проговорила Дарси с небольшим вздохом.
Эйдан посмотрел вокруг.
— С чего ты это взяла?
— Ее одежда проста и прекрасна. Серьги в ушах, настоящее золото, а ботинки итальянские, а если это не так, то я выйду замуж за обезьяну.
Он не заметил ни сережек, ни ботинок, только приятную женственность ее тела. И будучи мужчиной, с наслаждением представлял, что будет, если она распустит волосы.
Но его сестра дулась, поэтому он повернулся к ней и щелкнул пальцем по носу.
— Моя любимая Дарси, она может и очень богатая, но слишком застенчивая и одинокая. Деньги не купят ей друзей.
Дарси перекинула волосы через плечо.
— Когда я пойду домой, я загляну к ней.
— У тебя доброе сердце.
Она усмехнулась и подняла поднос.
— Ты пялился на ее задницу, когда она уходила.
Эйдан усмехнулся.
— А у меня хорошее зрение.
После того, как последний посетитель побрел домой, а пол и стаканы были тщательно вымыты, Эйдан был слишком возбужден для сна, книги или виски.
Он не был против провести вечер в одиночестве, в комнате над пабом. Он дорожил этим. Но он также дорожил ночными прогулками, когда над головой только звездное небо, и белоснежная луна отражается в воде.
Сегодня вечером он пошел к утесам. Шон сказал правду. Эйдан не раз видел леди Гвен, стоящей над морем, ветер развивал ее светлые волосы, как гриву дикой лошади, и волны плаща, белого, как луна над головой.
В первый раз он был ребенком и был переполнен ужасом. Он был поражен звуком ее плача, выражением отчаяния на ее лице. Она никогда с ним не говорила, но она смотрела на него, видела его. Он мог бы поклясться в этом на Библии.
Этой ночью он не искал призрака женщины, которая потеряла то, что любила, прежде чем смогла понять это. Сегодня он только хотел гулять на свежем, ночном, морском воздухе, на земле, которая была его домом.
Когда он поднимался наверх, он знал эту дорогу также как путь от собственной спальни до ванны, он ощущал только ночь, и воздух, и море. Всплеск воды внизу, бесконечная война со скалами. Свет от луны проливался на беспокойную воду. Только здесь он мог дышать полной грудью и обдумывать то, на что у него не хватало времени долгим рабочим днем.
Паб теперь его. И хотя он никогда не рассчитывал на это, полный вес паба уже висел на его плечах. Решение родителей остаться в Бостоне, чтобы помочь дяде открыть свой бар и оставаться там первые шесть-семь месяцев, стало для него сюрпризом.
Его отец очень скучал по брату, а мать никогда не была против нового места. Они вернуться, может не для того, чтобы жить здесь, но по крайней мере, чтобы повидать детей и друзей. Но паб Галлахеров снова был передан от отца к сыну. Это было его наследство, и он хотел правильно распорядиться им.