Спокойствие, впрочем, оказалось недолгим. Уже через минуту-другую у меня возникло желание растолкать мужа. Мне срочно требовался добрый совет, даже – не боюсь сознаться – утешение. Дело было не столько в пригрезившемся кошмаре, сколько в душевном состоянии, охватившем меня при пробуждении. Любой, кто просыпался от собственного крика, знает, что во сне самый невиннейший предмет может показаться источником страшной опасности. Эти ощущения мне и хотелось обсудить с Эмерсоном, чтобы услышать его утешительное: «Что за чушь, Пибоди!»
Постепенно я опомнилась, как со мной всегда рано или поздно происходит, и, тесно прижавшись к мужу, попыталась снова погрузиться в объятия Морфея. Но непостоянный бог отказывался надо мной сжалиться, какие бы позы я ни принимала. Зато Эмерсон лежал себе как бревно, смиренно сложив руки на груди.
В конце концов я отчаялась уснуть. Брезент палатки еще не пропускал даже подобия света, но заметно посвежевший воздух свидетельствовал, что зари осталось ждать недолго. Я зажгла лампу и оделась. Всякий, кто хоть раз пытался совершить этот подвиг в тесной палатке, подтвердит, что тишина и изящество при этом абсолютно недостижимы. Тем не менее Эмерсон спал как убитый, не реагируя ни на свет, ни на мои тычки, ни даже на звяканье моего снаряжения. Пришлось как следует потрудиться, чтобы супруг наконец пробудился: несколько минут я что было сил колотила его по груди, дергала за руки-ноги, теребила щеки. Но вот губы Эмерсона дрогнули в сонной улыбке. Не открывая глаз, он привлек меня к себе.
Не помню, упоминала ли я об отвращении Эмерсона к пижамам и ночным сорочкам. Неудивительно, что от его рывка пряжка моего пояса впилась в... э-э... ничем не защищенную часть его тела. Лицо, только что такое довольное, перекосилось страдальческой гримасой. Пришлось зажать ему рот ладонью, чтобы заглушить истошный вопль.
– Тише, Эмерсон! Ты разбудишь Энид. Бедняжка так перепугается, что останется заикой на всю жизнь.
Немного погодя Эмерсон перестал сопротивляться, выпученные глаза приняли почти нормальный вид. Я рискнула убрать руку.
– Пибоди...
– Что, милый Эмерсон?
– Надо полагать, нашу палатку окружили воинственные бедуины, готовые перерезать нам глотки?
– Сомневаюсь.
– Тогда, быть может, сюда забрался неизвестный, вооруженный кинжалом?
– Тоже вряд ли.
– Знаю! Рука мумии! Просунувшись в щель клапана палатки, она потянулась к твоему горлу...
– Твой сарказм невыносим! Ничего не произошло, – во всяком случае, ничего из того, что ты перечислил. Скоро утро, и мне не спится...
Я попробовала встать, но Эмерсон снова притянул меня к себе, на сей раз куда осторожнее.