— Иди ко мне, крошка, — только и смог сказать этот побежденный теперь мужчина, назвавший свою фамилию, как «Лоно».
— Ура!!! — закричала Коваленко, быстро снимая с себя трусы и подбрасывая их вверх, словно чепчик.
И она оказалась над ним, и ее полуразорванное платье обнажало ее смуглое тело и грудь, и любовный акт возник посреди них, лишая Коваленко девственной чести, и они были захвачены буйностью и подлинностью, и закрыли глаза, отдаваясь друг другу, словно не желали видеть самих же себя. Мужчина что-то медленно шептал, и повязка на его ране пропитывалась новоприбывшей от активных действий кровью, и видимо лишь любовная действительность, производящая вполне качественную анестезию, позволяла не ощущать эту ножную боль и не орать очень сильно, мешая наслаждениям самого близкого в этот миг другого существа. Антонина Коваленко словно перестала чувствовать что-либо, кроме какого-то сенсорного абсолюта; она как бы превратилась в сплошную эрогенную зону и вдруг отчетливо произнесла с той стороны существующего сейчас мира:
— Я прошу тебя… Я.
Нечто абсолютное передалось от нее ему. Мужчина почуял жуткую, ниспровергающую что-то основное, силу, идущую прямо по их нынешней связке. Он пытался бороться с этим, хотел сбросить эту вампирную ужасную женщину, пробовал прекратить этот момент, но все было напрасно.
— Из меня что-то уходит… — крикнул он. — Из меня что-то ушло! Из меня ушел «Я»!..
Антонина удивленно раскрыла глаза и посмотрела в мужское лицо. В этом лице не было изменений, оно жило, но было мертво. Случилось что-то главное, какой-то непорядок, какое-то истинное событие; и новообразованная тайна витала здесь, заставляя чувствовать некое истинное начало и пропажу того, что действительно есть.
— Я сдержу обещание, — сказала Коваленко и, приникнув к безликому лицу этого потерявшего свою настоящую самость субъекта, вцепилась зубами в ею нос, откусила его и проглотила.
— Какая гадость, — сказала она, когда все было кончено. Перед ней лежал безносый индивид, залитый собственной кровью. Он все еще состоял с ней в интимной связи. Он не шевелил более ничем, и не делал ничего.
— Где теперь твое «Я»? — задумчиво проговорила Коваленко. — Что случилось с ним, что случилось с тобой? Что будет, что не будет?
Вдруг дикая судорога пронзила всю ее плоть, отбросив ее от мужчины. Ее рот неестественно раскрылся, пальцы рук выпрямились, как лучины, живот дрожал, как возбужденный порнографией мальчик.
— Ты отравлен… — прошептала она, падая куда-то. Некоторое время в полутьме ее тело колыхалось и трепыхалось, борясь за свое право жить и сохранять бессмертную часть именно в себе. Но потом все прекратилось. Антонина Коваленко умерла.