Постепенно становилось все холоднее и холоднее. Как обычно в это время года, Люсиль впала в спячку. Она вставала вместе с Антуаном, спускалась с ним в кафе, где они завтракали, затем провожала его на работу и оттуда уже «шла в редакцию», а на самом деле домой, где раздевалась, ложилась в постель и спала до обеда. Во второй половине дня она много курила, читала, слушала пластинки. В шесть часов быстро застилала постель, стирала все следы преступления и отправлялась в бар на улице Лиль, где ее уже ждал Антуан. А порой из чистого садизма она шла в кафе рядом с редакцией, сидела там до восьми, а затем с усталым видом заявлялась домой. В эти дни Антуан был необычайно ласков, жалел ее, целовал, и она, безо всяких угрызений совести, погружалась в его нежность. В конце концов она действительно была достойна жалости: так усложнить свою собственную жизнь из-за мужчины, у которого был далеко не легкий характер. А чего проще было сказать: «Я ушла из «Ревей», и больше не ломать комедии. Но так как эта комедия устраивала Антуана, то приходилось играть дальше. Порой она казалась сама себе святой.
Поэтому разоблачение было для Люсиль полной неожиданностью.
— Я три раза звонил тебе сегодня, — сказал Антуан.
Он бросил плащ на стул и стоял прямо перед ней, даже не поцеловав ее. Люсиль улыбнулась.
— Мне пришлось выйти, почти на два часа. Разве Марианна тебе не сказала?
— Сказала, конечно, сказала. В котором часу ты ушла из редакции?
— Где то около часу.
— Да?
В этом «Да» было нечто, что заставило Люсиль беспокойно заерзать на месте. Она подняла глаза, но Антуан не смотрел на нее.
— У меня была назначена встреча недалеко от твоей редакции, — быстро сказал он. — Я даже позвонил тебе, сказать, что зайду за тобой. В общем, ровно в половине шестого я был в «Ревей». Вот так.
— Вот так, — машинально повторила она.
— Ты не работаешь там уже три недели. И они тебе ничего не платили. Я…
До этого он говорил почти шепотом, но тут голос его загрохотал. Резким движением он сорвал с себя галстук и швырнул в нее.
— Откуда этот новый галстук? И все эти пластинки? Где ты обедала?
— Постой, — сказала Люсиль. — Не надо кричать… Надеюсь, ты не думаешь, что я занималась проституцией?.. Не будь смешным, по крайней мере…
Пощечина застала ее до такой степени врасплох, что она еще несколько секунд стояла с прежней уверенной улыбкой на губах. Потом почувствовала, как щека стала теплой от прилившей крови, и машинально поднесла к ней руку. Но этот чисто детский жест лишь больше взбесил Антуана. Как у всех беззаботных людей, вспышки гнева у Антуана были длительными и мучительными. Надо признать, что в этих случаях больше доставалось жертве, чем палачу.