— Я не знаю, чем ты занималась, три месяца ты мне непрерывно лгала. Вот это я знаю точно.
Воцарилось молчание. Люсиль думала о своей щеке. Ее охватил гнев, но вместе с тем ей было интересно: а что делают обычно в подобных ситуациях? Ей и раньше казалось, что в своем гневе Антуан перегибает палку.
— Шарль? — спросил Антуан.
Ничего не понимая, она уставилась на него.
— Шарль?
— Да, Шарль. Все эти галстуки, пластинки, блузки… Вся твоя жизнь.
Наконец она поняла. В первую секунду она чуть было не расхохоталась, но остановилось, увидя его бледное, охваченное бешенством лицо. Она вдруг страшно испугалась, что потеряет его.
— Нет, нет, это не Шарль, — быстро залепетала она. — Это Фолкнер. Постой, я сейчас все объясню тебе. Деньги я получила за колье… Я продала его.
— Но я же его видел еще вчера.
— Это копия, посмотри повнимательней. Попробуй надкуси бусинку и сразу поймешь…
Она явно не вовремя предложила Антуану кусать бусы и сразу же это почувствовала. Не стоило и читать ему Фолкнера. Да, лгать у нее получается лучше, чем говорить правду. Щека по-прежнему горела.
— Я больше не могла там работать.
— Да ты ходила туда всего две недели…
— С меня хватило. Я пошла на Вандомскую площадь, продала колье и заказала фальшивое. Вот и все.
— И что же ты делала все эти дни?
— Гуляла, сидела дома, ну… как раньше.
Он смотрел ей в глаза, и она была не в силах выдержать этот взгляд. В то же время она знала, что если не смотреть человеку в глаза, то он окончательно уверует в то, что ты лжешь. И она мужественно не отводила взгляда. Золотистые глаза Антуана потемнели, и Люсиль подумала, как он красив в своей ярости. Редкий случай — обычно злоба уродует лица.
— Почему я должен тебе верить? Три недели ты беспрерывно лгала мне.
— Потому что мне больше не в чем признаваться тебе, — ответила она устало и отвернулась. Она прижалась лбом к стеклу и стала смотреть на улицу. Там беспечно прогуливался кот. Беспечно — по такому-то холоду!
— Я столько раз говорила тебе, что не создана для… этого, — сказала она спокойно и примирительно. — Если бы я осталась там, то превратилась бы в уродку или умерла. Я была так несчастна, Антуан. Это все, в чем ты можешь упрекнуть меня.
— Почему же ты ничего не сказала?
— Ты был так рад, что я работаю. «Интересуюсь жизнью». Что ж, подумала я, почему бы не притвориться.
Антуан повалился на постель. Два часа он терзался отчаянием и ревностью. Вспышка гнева окончательно обессилила его. Он верил ей, он знал, что она говорит правду, и эта правда успокаивала его. Но сколько в ней было горечи! Все это время она была одна. Она обречена всю жизнь быть одной. В какое-то мгновение он подумал, что, может быть, было бы даже и лучше, если она изменила бы ему. Словно издалека кто-то другой произнес: