Ну, и «во-вторых» сыграло в отъезде Бориски одну из главных решающих ролей. Речь о банальных материальных причинах. Они возникли, когда Раиса стала не таясь музыкой зарабатывать, и его автоматом пособия лишили — как мужа, которого она, имея постоянные высокие доходы, обязана содержать. Такие вот у немцев идиотские немецкие законы.
Он же не заявил своевременно властям о перемене спутницы жизни на другую. У нас же как-то не принято о таких вещах властям заявлять, да ещё своевременно. А у них совершенно наоборот, принято. Потому что власти строго следят за тем, чтоб в связи со сменой бабы у человека не поменялось в лучшую сторону материальное положение и сумма налогов, которую он своему государству отдать обязан. Можно было, конечно, и заявить, но Бориска слишком быстро понял, что его уход от Раисы был ошибкой. А исправить эту его роковую ошибку Раиса на сей раз не согласилась. И что ему оставалось? Только ехать обратно.
«Разрешение моё, — думал, — на постоянное место жительства тут, в Европе, пускай остается за мной, а я поеду на родину. Имею право. И органы учёта безработных иностранцев не буду даже оповещать. Раз по их сведениям меня Раиса содержит, а не их педантическое государство. И раз у меня там сын неизлечимо больной проживает».
И взял Бориска у Раисы денег для сына брошенного и его первоочередных нужд, сел в комфортабельный автобус и поехал через все границы домой. То есть дома — в понимании жилья — на родине у него, конечно, не осталось, жильё он разменял и продал перед отъездом с родины навсегда. Но у сына же квартира какая-никакая была. На Бориску, кстати сказать, записанная. На неё он и рассчитывал, как на место своего предстоящего жительства. Тем более сыну необходима его помощь и его защита от агрессивной окружающей среды.
Работу и бабу какую-нибудь моложавую дома он себе найдёт. Дома с этим проще — и с бабами моложавыми проще, и с работой. А пока, на первое время, деньги у него были — те, что Раиса дала на сына Шизофреника.
Она понимала, что не сможет проверить, куда Бориска её деньги пристроит и как ими воспользуется, но не дать не могла. Сказала только:
— Я очень надеюсь на твою совесть, хотя совести у тебя нет и не было, — и дала.
Потому что оставленный на произвол судьбы Шизофреник был постоянной её, можно сказать, болью сердца. И она отважилась на отъезд и на то, чтобы оставить его одного без присмотра лишь потому, что помочь Шизофренику ничем уже нельзя было — медицина перед шизофрениками пасует. А второму её сыну, Горбуну, можно было ещё помочь, хотя бы теоретически, и она собиралась сделать для этого всё, что в её силах и средствах. Ведь если кто-то и мог уговорить его пойти на операцию по выпрямлению позвоночника, так это она.