– А ваша вожатая, – говорю я, – физкультурником зажатая!
– А твоя вожатая – завхозом зажатая, – говорит затылок.
– А угадай, что сегодня на ужин? – спрашиваю я.
– Манная каша, – отвечает затылок.
– Каша манная – ночь туманная! – выкрикиваю я, довольный тем, что подловил его.
Ребята закатываются. Один от смеха падает с дерева.
– Досмеешься! – зло шепелявит затылок.
«Спать, спать, по палатам», – протяжно поет пионерский горн. Только это не горн. Это высоко-высоко за облаками бесконечно-одиноко звучит труба Майлса Дэвиса...
За несколько шагов до третьей колонны Большого театра, где меня ждет моя будущая жена, а теперь, после того момента, моя бывшая жена, я поправляю галстук и застегиваю пиджак.
Она только что вернулась с пляжа, и от нее еще пахнет водой. Она – это несколько веснушек на носу и растянутые невидимыми резиночками глаза...
– Ты меня любишь? – совсем тихо спрашивает она.
Я хочу так же тихо ответить: «Да, конечно», но нас почему-то обступает огромное количество любопытных. Они сбегаются со всех близлежащих улиц и площадей. Они выдавливаются из ГУМа. Они даже бросили смотреть «Лебединое озеро» в Большом театре и валом валят из его дверей...
«Смехач в любви объясняется!» – таинственно сообщают они друг другу. Откуда им все известно? Ведь мы с ней говорим так тихо.
– Так ты меня любишь? – совсем шепотом спрашивает она.
Все застыли. Сейчас что-то будет...
– Любовь не картошка! Не выкинешь в окошко! – кричу я.
Смех перемешивается с возгласами: «Сила-а!.. Любовь осмеивает? Да они ради красного словца не пожалеют и отца!.. Ну дает!»
– Ты меня любишь? – беззвучно шевелит она губами.
– Любовь – что струя из водопроводного крана! Течет, пока не перекроешь! – ору я раздраженно.
От хохота содрогается Большой театр. И опять возгласы:
«Насмехается!.. И чего она в нем нашла?.. Да плюнь ты на него, девушка!.. А здорово он ей, а?..»
– Ты меня любишь? – одними глазами спрашивает она.
– Да... конечно, – говорю я, чуть не плача.
Гулом разочарования встречает толпа мои слова. Им уже не интересно. Они снова заполняют близлежащие улицы. Они снова вдавливаются в ГУМ. Они валом валят в двери Большого театра. Они снова хотят смотреть «Лебединое озеро»...
А мы все идем, идем, идем... И скоро, видимо, придем к концу. И я, кажется, весь высмеялся и все просмеял.
Не понимаю только, то ли меня ведут на казнь, потому что я все просмеял, то ли я все просмеял, потому что меня ведут на казнь. Мы подходим к громадному цирку под названием «Финита ля комедия». Окошечко кассы закрывает табличка: «На сегодняшнюю казнь все билеты проданы!»