– Раз вы понимали, какое преступление замыслили, зачем же вы вообще на это пошли?
– Я ведь шел и не знал – украду или не украду? Честное слово, не знал! И если бы этот остолоп староста не оставил меня одного, я бы точно ничего не взял. Но когда он ушел, я уже не мог остановиться. Вот видите, от какой мелочи зависит судьба человека? Был бы староста рядом со мной – остался бы я чист перед законом и Господом.
– Значит, без сторожа под боком мы не можем? Ответственность на себя возложить не способны?
– Ну почему же, не всегда. Но ведь сказано: погибели предшествует гордость и падению надменность. Вбил себе в голову, что могу все сделать так, что меня не найдут. И думал, что все рассчитал. Я ведь намеревался все сделать так, чтобы староста ничего не заметил. А когда хватятся, думал, то поздно будет. И потом, служители культа не любят мусор из церквей выносить. Там у них столько тайн хранится, что посторонним делать нечего. Они только совсем в крайних случаях к милиции обращаются. Зачем им вопросы: откуда это у вас да кому принадлежало?
– Ну, вы от жизни отстали! Это в советские времена они опасались, а сейчас…
– Наверное, вы правы, хотя… Увы, они – люди, всего лишь люди. И потому тоже вожделеют и жаждут. И страшатся.
– Модест Владиленович, а вы сами, часом, в семинарии не обучались?
– Нет, Герард Гаврилович, я другие университеты кончал. Хотите, расскажу?
Уж очень хотелось Замотаеву поведать о своей жизни, и это видел Гонсо, потому останавливать его не стал.
Оказалось, вырос Модест Замотаев в семье сильно пьющего учителя пения, отсюда и нелепое имя, из-за которого он претерпел в детские годы много насмешек и унижений. Однажды темной и холодной осенью мальчик Модест, старавшийся появляться дома как можно реже, оказался у церкви, где его приметил и пригрел священник – отец Василий. Он проявил к Модесту такое искреннее участие, что мальчик проводил в церкви все свободное от школы время, постигая заодно таинства службы и библейских текстов. Отец Василий был человеком необъятной доброты и необыкновенного обаяния. Но через несколько лет в храме его сменил отец Антоний, и Модест увидел своими глазами, что священник может быть и сластолюбцем. В душе и мыслях Модеста, где отец Василий без устали сеял доброе и светлое, отец Антоний совершил страшный погром и поистине вверг его душу в сомнения. С тех пор Модест, встречаясь со служителями церкви, всегда первым делом постановлял для себя, кто перед ним – отец Василий или отец Антоний. И хотя таких Антониев он больше никогда не встречал, тем не менее сей образ часто бередил его память.