Дамы пили воды в одиннадцать часов, когда Шарль-Анри еще глубоко спал, потом в четыре часа; именно это время он позавчера и назначил для атаки. Швейцар отеля «Бреннерс», старый друг, при посредстве некоей опереточной итальянской маркизы устроил встречу. После знакомства Шарль-Анри пустил в ход свой коронный номер с разбитым и безутешным сердцем – однако уже готовым к утешению. Чему тотчас же и посвятила себя юная Брунгильда, справившись почти блестяще, несмотря на непомерную неуклюжесть. Да и ее маменька, хотя эту пронять было гораздо труднее, в конце концов за десертом, когда звуки скрипок гармонично слились с усладами крема «шантийи», вспомнила о латинском очаровании Баварии в 1860 году – похоже, она тогда еще не знала интересного Вильгельма Геттингена. Дамы погрузились в меланхолию воспоминаний и надежд, и Шарль-Анри с помощью своего замка в Дордони и парижских острот стал бы в тот вечер победителем, если бы не дальняя родственница, лишний раз заслужившая это дурное прилагательное. Она и впрямь, будто издали, со странной смесью холодности и одобрения наблюдала за маневрами окружавшего свою жертву бедняги виконта, который даже заметил ее восхищенный кивок, когда сразу вслед за герцогской короной своего кузена Эдуара ловко помянул количество гектаров в Дордони.
Любопытно, но это одобрение, вместо того чтобы подбодрить нашего героя, вдруг заледенило его. Во-первых, обе тевтонки были слишком белобрысыми, слишком голубоглазыми, слишком розовотелыми, а у этой родственницы черные волосы отливали синевой, как раз такие он и любил всю свою жизнь; в ее серых глазах, несмотря на морщинки в уголках и под ними, вспыхивали искорки дерзкой веселости, которая осталась от каких-то других времен, но которую он в любом случае счел неуместной в момент своего душераздирающего рассказа о собственной жизни. Вид у нее был безразлично-насмешливый, но он-то отлично знал, что такое безразличие и такая ирония достигаются лишь уверенностью в своем немалом состоянии и жизнью, потраченной на то, чтобы распорядиться им как можно лучше: потакая своим желаниям, разумеется. Она наверняка той же породы, что и он сам, думал Шарль-Анри со злостью, но она-то, по крайней мере, научилась прятаться в тени. Может, даже держала в своих руках вожжи, а то и завязки немецкого кошелька, если судить по ее спокойному виду и уважительной предупредительности двоих остальных. «Мари советует это, Мари думает то, Мари хотела бы…» – от них только и слышно было, что о ней и ее пожеланиях. Шарль-Анри дошел до мысли, что и его затея с браком, чтобы увенчаться успехом, должна стать одним из этих пожеланий.