Правда, часы на всех колокольнях — от храмов Людмилы и Штефана до самого Страгова — уже отбивают последний час протектората. Но куранты Лореты все еще вызванивают под окнами Франка… И как, собственно, все это произойдет? «Дурак я, что тогда, после мобилизации, сдал оружие. Надо было не сдавать, надо было всем нам взбунтоваться, как взбунтовался гарнизон Фридека».[101]
Однажды вечером Станя ушел из дому. Матери он сказал, что идет на ночное дежурство по противовоздушной обороне. Вернулся он уже на рассвете, злой и усталый, в грязной обуви, и утром на всех огрызался. Ничто так не портит настроения, как неудача. Станя встретился со своей группой у «Звезды»[102], к одиннадцати часам вечера они были на условленном месте и ждали, что им сбросят оружие. Всю ночь лирик Станя поднимал свой девичий нос к весенним облакам и ждал, когда же свалится с неба желанное оружие. Но оружия не бросили ни в прошлый раз, ни теперь. Это уже вторая попытка. А ведь воздушная тревога была, выли пражские сирены, самолеты прилетели с запада и осветили Прагу люстрой ракет, которые гроздью желтых шаров повисли над Вршовицами и Высочанами. Самолеты покружили над городом и улетели, не сбросив ни одного патрона. А в Словакии и Моравии русские сбросили так много оружия! Что ж делает с нами Лондон! Ведь все было твердо условлено, у нас есть с ними связь! Разыгрывают они нас, что ли? Сейчас не время для этого, сегодня не первое апреля, а третье мая, и эсэсовцы ходят увешанные оружием, как рождественская елка игрушками. Не брать же мне у Мити его монтекристо…
А от этого мальчугана нет покоя. Все дядя да дядя, когда же начнется? Не дает прохода!
В школе не было занятий, и Митя надоедал всем дома. То и дело он, запыхавшись, прибегал с улицы, чтобы объявить свежую новость. Около Дейвицкого вокзала он встретил колонну людей, похожих на тени. На спинах у них были узлы, на головах солдатские кепи, одежда — штатская и вся в лохмотьях. Это французские военнопленные, они едут домой. Значит, уже начинается! Митя поджидал и другие транспорты и все глядел, нет ли в них отца, о котором ничего не было известно с тех самых пор, как железнодорожник, ездивший в Улы, сообщил, что Антонин Буреш исчез. Митя носил в карманах сахар и сухари, подавал их пленным, шагавшим с краю шеренги, и исчезал. Мальчишка неуловим, как ветер. А сейчас убегали даже заключенные.
Бабушка дрожала за Митю во время налетов. Эх, знала бы она, что вчера, когда Митя был в Стромовке и упражнялся с приятелями в тире, им пришлось поспешно залечь, потому что американские истребители спикировали на локомотив. Этакие маленькие самолеты, назойливые, как комары. Побомбили изрядно!