…Опять знакомая тюрьма центральная
Меня, несчастную, по новой ждет, —
пели вполголоса в дальнем конце длинного барака.
И так будет шесть лет… Нет, теперь уже пять. Уже второй месяц, как Марина здесь, на лагпункте капитана Белоненко. А до этого — камеры пересыльных тюрем, томящее ожидание этапа, душные вагоны, снова пересылки… Восемь месяцев — на швейном лагпункте, а потом — вызов сюда по какому-то там «спецнаряду». И — Гусева, лебедь на стенке, цех.
Это было лишь только коротким мгновением, но Марина почувствовала горячую влагу на ресницах и в отчаянии закусила губу: не сметь распускаться, не сметь! Она открыла глаза.
— Какое он имеет право строить из себя громкого жулика? — звенел голос рыженькой. — А девчонке этой ты что предлагаешь? На что ты ее наталкиваешь, гнида позорная? — голос звучал все громче, все злее. Девушка сделала легкий шаг к Гусевой. — А хочешь, я тебе одну штучку покажу?
Она стремительно выбросила вперед правую руку и молниеносным движением перечертила перед глазами старосты воздух — крест-накрест.
— А-а-а!.. — Гусева дико закричала, отшатнулась, закрыла лицо руками.
Марина не поняла, что произошло, почему кричит староста, почему рыженькая поспешно отступила к тумбочке. Как очутились в узком проходе купе еще две девчонки?
— А-а-а!.. Бритва… у нее бритва! — неузнаваемым голосом кричала Гусева, пятясь к выходу.
— Что случилось?!
— Порезали?!
Кто-то откинул маскировку с дверного прохода, и в купе напирали женщины, крича, толкая и перебивая друг друга.
Наткнувшись на них спиной, Гусева отняла руки от лица. Никаких следов порезов не было.
— Дежурного… Женщины, позовите дежурного… У нее бритва, я видела… — бормотала староста дрожащими губами. Розовые щеки ее отвисли, кудряшки на лбу взмокли. Она была жалка, отвратительна и смешна.
Незнакомая девчонка, черноглазая и юркая, оттеснила назад рыженькую и сквозь сжатые зубы пробормотала ругательство.
— Чего орешь? — вплотную подступив к старосте, зло проговорила она. — Где у нас бритва?
В тесном купе невозможно было повернуться, как невозможно было и выйти из него — проход загораживали любопытные. Марина, которую черноглазая нечаянно задела локтем, была вынуждена забраться на свою постель и поджать ноги. А в бараке шумели:
— Что там — дневальной по роже заехали?
— Глаза ей, что ли, порезали…
— Кого порезали? Очухайся! Сперли что-то, вот она и визжит.
— Это малолетки… Сегодня прибыли.
— Нож у них?
— Помалкивай знай. Не наша каша, не нам расхлебывать. Разойдемся, бабоньки, от греха…
Может быть, этим все и кончилось бы. Уже стали отходить от входа любопытные, и Гусева, убедившись, что лицо ее в целости, обрела прежний начальнический тон.