— Чего распсиховалась? — угрюмо проговорила Лида Векша. — Сиди и помалкивай в тряпочку…
— «Помалкивай»? — яростно повернулась к ней Соня. — Сама помалкивай, если тебе в ящиках сладко! А я плевать хотела на вашу Чайку! Она мне не указчица! — Соня перепрыгнула через длинную скамейку, задела кого-то ногой и выбежала из столовой.
Марина замерла: сейчас вспыхнут, закричат, заорут все тридцать человек, так, как это было в карантинном бараке, и в столовой начнется очередной «кордебалет». Она оглянулась: ни коменданта, ни дежурной. Ушли и другие бригады. Из окошка раздаточной выглянула повариха и поспешно задвинула фанерную дощечку — кому охота быть в свидетелях?
Маша тоже выжидательно смотрела на бригаду. Но девчонки словно застыли на своих местах, а Лида Векша опустила глаза и крепко сжала губы — будто боялась, что вылетит у нее непрошеное слово и тогда будет хуже. Прошла минута. Все молчали. Марина облегченно вздохнула, а Маша сказала:
— Учтите — чтоб на ужин все пришли. И эту вашу Чайку чтоб привели. Мне с вами чикаться надоело… — сквозь зубы добавила она.
— А ты что за бригадира расписываешься? — отозвалась Клава, и черные глаза ее метнули сердитый взгляд на Марину. — Чего она молчит? Пусть сама говорит, ее начальством поставили.
— Я с вами все разговоры кончила! — отважно сказала Марина, заметив предостерегающий взгляд Маши. — Не о чем мне с вами разговаривать. А кто хочет поговорить — милости прошу в цех.
— Грамотная больно… Видели мы таких, — буркнул кто-то без особенного подъема. Затем все поднялись и, не оглядываясь, направились к дверям.
Марина задержалась в столовой — сдать поварихе миски.
— Маша, пойди посмотри, куда они направятся.
— И не подумаю, — упрямо ответила помощница. — Сказала, не буду за ними гоняться. Все равно им долго не выдержать. Вон припустило как, — она опять показала на окно. — Куда им деться? В барак тетя Васена умрет, а не пустит. Кончились их штучки…
Марина торопилась в цех, скользя по узким доскам «тротуара», на котором уже накопилось порядочно грязи и глины, но, когда вошла в помещение, увидела там только Машу и Вартуш.
Подавленная, она села на свое место, взяла недовязанную варежку и молча сидела так долгое время, напряженно прислушиваясь к каждому шороху в тамбуре. Но это шелестел за окном дождь, и изредка стукалась о косяк плохо прикрытая наружная дверь.
Сумерки сгущались все больше. Марина пододвинулась к окну: в цехе стало почти совсем темно, а электростанция почему-то не давала свет.
Сотый раз упрекала она себя и в самонадеянности, и в «красивом жесте», и в «картинной позе» — за то, что произнесла в кабинете Белоненко неосторожную фразу: «Я хочу сама». Не надо было так говорить — это было несерьезно и необдуманно. Да еще, кажется, добавила: «Не торопитесь мне помогать», или что-то в этом роде. Ну вот, он и не торопится… Сама так сама. Напрасно рассчитывала она и на помощь трех подружек. Теперь Марина поняла, что и «кордебалет» и заступничество их перед Гусевой — все это было сделано совсем не из дружеских побуждений. Это было лишь мгновенным капризом, настроением. Им было «тошно», они должны были найти выход накопившейся энергии, вот и устроили «кордебалет». Кроме того — об этом заранее договорились… И заступничество за Марину было вызвано совсем не высокими моральными убеждениями — их просто, грубо говоря, «заело», что какого-то Мишку-парикмахера выдают за вора.